Подружка невесты
Шрифт:
Поднявшись по лестнице и пробравшись в грязную кухню Риты, где пахло прокисшим молоком, он задумался, что ему делать. Занять ли твердую позицию сейчас? Дать ей отпор, бросить вызов ее выдумкам — или жить в мире ее фантазий, никогда не обманываться, но подыгрывать ей всю оставшуюся жизнь? Филипп вернулся в комнату, поставил бутылку и стал осторожно снимать проволоку с пробки. Сента протянула свой бокал, чтобы поймать первую струю пены, и вскрикнула от восторга, когда пробка выстрелила.
— Какой бы нам произнести тост? Знаю, мы скажем так: «За Сенту
Филипп поднял бокал. Выбора не было, и он повторил ее слова:
— За Сенту Пелхэм, будущую великую актрису. — И сам слышал, что голос его звучит очень сухо.
— У меня в следующую среду читка.
— Что такое читка?
— Все актеры сидят за столом и читают сценарий. То есть каждый просто читает свою роль, не играет.
— А на какой студии снимается сериал?
Колебание было недолгим, но оно все-таки было.
— «Уордвилл Пикчерз». — Сента опустила глаза и посмотрела на свои руки и на бокал шампанского, который держала на коленях. Она склонила голову, так цветок клонится к стеблю, и серебряные волосы заструились по ее щекам. — Ассистент режиссера — Тина Уэндовер, а компания находится на Бервик-стрит, в Сохо.
Сента говорила спокойно, неторопливо, с вызовом отвечала на поставленные вопросы. Ведь он усомнился в правдивости ее слов. Филипп с тревогой сознавал, что Сента может угадывать, но крайней мере до некоторой степени, что творится у него в голове. Сказав, что они умеют читать мысли друг друга, Сента была права, во всяком случае в отношении себя. Он посмотрел на нее и обнаружил, что ее взгляд прикован к нему. Сента опять проделала трюк, приводящий его в замешательство: она не отрываясь смотрела ему в глаза.
Она предлагала Филиппа проверить ее? Потому что знала, что этого он делать не станет? Принять ее выдумки было бы проще, думал Филипп, если бы она и сама обманывалась, если бы верила своим сказкам. Тревожно то, что она не верила им и зачастую не ждала, что в них поверят другие. Сента наполнила бокалы и сказала, по-прежнему не отводя глаз:
— Полицейские не очень умны, правда? Опасен тот мир, в котором к кому-нибудь средь бела дня может подойти девушка и убить, а никто об этом не узнает.
Она так обращается с ним, потому что он не поверил ее первому рассказу? Когда Сента говорила так, у Филиппа внутри что-то обрывалось, сердце падало. Он не мог подобрать никаких слов.
— Я иногда думаю, не могла ли в те дни Воришка заметить меня. Я была осторожна, но ведь некоторые люди очень наблюдательны. А что, если я приеду туда снова и Уголек меня узнает? Он может учуять меня, завыть, и тогда все догадаются.
Филипп по-прежнему молчал. Сента продолжала:
— Было очень рано, но меня же видели многие: мальчик, который разносил газеты, женщина с ребенком в коляске. А когда я села в поезд, то почувствовала, что на меня кто-то очень пристально смотрит. Думаю, это из-за пятен крови, хотя я была в красном и их не должно было быть видно. Я отнесла ту блузку в прачечную, постирала, так что не знаю, были на ней пятна или нет.
Филипп отвернулся и стал разглядывать себя и ее в зеркале. Единственный цвет, ослабевавший в тусклом, мрачном свете, при котором одежда казалась темной, а кожа — мертвенно-бледной и мерцающей, был цвет вина в бокале, неяркий, но насыщенный розовый, превращаемый зеленым стеклом в кроваво-красный. Любовь к Сенте, что бы та ни говорила, будто присосалась к Филиппу изнутри и причиняла боль. Он чуть не застонал, подумав, как все могло бы быть, если бы Сента не продолжала так настойчиво все портить.
— Я не боюсь полиции. Во всяком случае, со мной такое не в первый раз. Я знаю, что умнее. Знаю, что мы оба слишком умны для них. Но мне интересно… Мы оба совершили такие жуткие вещи, а нас никто даже не заподозрил. Мне казалось, они могут прийти, спросить о тебе. По-моему, они еще могут появиться. Но не волнуйся, Филипп. Со мной ты в полной безопасности, от меня они никогда ничего не узнают.
Он ответил:
— Давай не будем об этом, — и обнял ее.
Ночь, темная и угрюмая, казалась Филиппу на удивление тихой, гул машин — отдаленным, улица — пустынной. Возможно, дело в том, что он уезжал от Сенты позже, чем обычно. Был второй час.
Он перегнулся через балюстраду, спускаясь по лестнице, и увидел, что ставни на окне чуть приоткрыты. Филипп собирался закрыть их перед уходом. Но с улицы никто не увидит ее, голую, спящую, отражающуюся в зеркале: Филипп, добровольный страж, убедился в этом и остался доволен. «Не в первый раз», — что Сента хотела этим сказать? Он не переспросил, потому что потребовалось какое-то время, чтобы осознать эти слова. И вот они окончательно ясны. Уже был случай, когда полиция могла подозревать ее в совершении чего-то ужасного? Это она имела в виду?
Свет фонарей, тусклый, зеленоватый, и тонкий туман создавали впечатление подводного мира, затонувшего города, где дома — рифы, ветви деревьев — морские водоросли, тянущиеся сквозь мутную темноту к какому-то невидимому свету.
Филипп поймал себя на том, что идет осторожно, легко, чтобы не нарушить тяжелую непривычную тишину. И только когда он завел машину — ужасный шум — и повернул на Сизария-гроув, он заметил листовку, которую кто-то прилепил на лобовое стекло, пока он гостил у Сенты. Включенные дворники тащили обрывки бумаги по мокрому стеклу. Филипп свернул на обочину, остановился и вышел.
Он скомкал раскисшую бумажку. Это была реклама распродажи ковров. С дерева ему на шею упала ледяная капля, и он вздрогнул. На кладбище темно, над землей какой-то вязкий холодный пар. Филипп положил руки на ворота. Ржавое железо было мокрым. Филипп почувствовал что-то более ледяное, чем капля, упавшая на него, — дрожь по спине.
На одной из ступенек, ведущей к паперти, горела одинокая свеча. Ворота открылись со скрипом, напоминавшим стон человека. Филипп сделал несколько шагов по камням, промокшей траве, влекомый голубоватым сиянием и желтым кругом над пламенем.