Подружки
Шрифт:
И вдруг, вспомнив, добавил совсем просто:
– Да, правда! Я и не подумал, ведь вы звали ее два года тому назад Селией. Но она не очень любила это имя.
Она слегка покраснела. И, улыбаясь, обернулась открыто и просто к своему давнему приятелю:
– И все-таки, Л'Эстисак, если вам больше нравится Селия.
– Нет, – сказал он, тоже улыбаясь. – Мне больше нравится Алиса.
Они уселись. Она весело болтала.
Комната, в которой они сидели, была удобна и просторна; она была выбелена известкой и целиком затянута местными шелковыми тканями и циновками. Четыре широкие колонны резного дуба подпирали потолок; все балки были тоже резные, сложной и тонкой работы в аннамитском вкусе; мебель тоже была местного, аннамитского происхождения; из фиолетового дерева с перламутровыми инкрустациями; а сиденья кресел, кушеток, дивана и стульев были из гонконгского тростника, такого гибкого и упругого, что на нем отдыхаешь лучше, чем в самом покойном европейском кресле.
Все было красиво и изящно. В китайских вазах и Тонкинской бронзовой курильнице для ароматов стояли букеты гибискуса. На рояле лежала вакнинская вышивка, изображавшая черно-серого дракона. А раскрытые ноты свидетельствовали о том, что рояль служил не только подставкой для вышивки.
Алиса постучала в гонг; вошли два боя, одетые в канхао из плотного черного шелка, и подали на подносе (с них самих величиной) чай, приготовленный на азиатский манер.
– Вам здесь хорошо, – пробормотал Л'Эстисак.
– Очень, – отвечала Алиса.
– Очень хорошо, благодаря этой доброй фее, – сказал Рабеф.
И мимоходом поцеловал ей руку, пока она наливала чай.
Отпив немного, Л'Эстисак отставил свою чашечку.
– Не слишком ли одиноко?
– Нет. Здесь есть моряки с подводных лодок и истребителей, служащие на горных разработках и таможенники. Ну а время от времени гости, вроде вас. Жить можно!.. Здесь в Конгаи есть человек двадцать европейцев и четыре семейства. У Алисы есть даже две подруги.
– Ну а дальше? Ведь ваша ссылка не будет вечной!
– Конечно нет. Хотя… Мы имеем намеренье продлить немного нашу командировку. Я просил оставить меня здесь еще на год.
– Вот как?
Герцог смотрел теперь на молодую женщину. Она опять покраснела. Ее матовая кожа, как и прежде, мгновенно окрашивалась, отражая дальнейшее движение ее мыслей.
– Да, – сказала она, помолчав немного. – Да, так будет лучше. Три, а может быть, и четыре года изгнания. Это нужно, чтобы там, в Тулоне, забыли обо всем, окончательно забыли.
Герцог слегка пожал плечами. Но она продолжала настаивать:
– Уверяю вас!.. Так будет лучше.
В бухте Галонг рдяные стрелы заходящего солнца почти всякий вечер пронзают серые тучи и небеса начинают как-то странно пламенеть над морем, которое так же тускло, как прежде, оттого что за черными островками не видно отражения заката в воде.
Красные стрелы достигли домика на холме, и вся комната запылала вдруг горячим светом.
– Красиво! – сказал Л'Эстисак.
Слегка загрустившая Алиса подошла к окну и прижалась лбом к стеклу.
– Ну а вы, дорогой друг? Хорошо ли живется вам на вашем «Арколе»?
– Вполне сносно!
– Хорошие известия из Франции?
– Отличные!
– А герцогиня?
– В Каннах, как всегда зимой. Ребенок растет как следует.
– Сколько ему?
– Да как будто уже пять месяцев!
– Как хорошо, что вы женились!
– Ну само собой, еще бы.
Солнце было теперь совсем низко. Рдяные стрелы устремлялись теперь по горизонтали и ударялись в стены, как раз на высоте окон.
– Скажите, – спросила молодая женщина, – ведь «Арколь» отплыл из Тулона?
– Да.
– И вы, наверное, пробыли там около месяца перед отплытием.
– Больше месяца.
– Ну что же, там все по-старому? Как было в наше время?
Л'Эстисак медленно упер локоть в колено и положил подбородок на руку.
– Как в ваше время! – повторил он. – Да… Пожалуй…
Он молча подумал и потом сказал:
– Ну да, конечно, я вполне уверен в этом. Как было в ваше время и как было в мое. Там те же самые милые подруги, те же или совсем такие же, те же маленькие сестры, которые радостно стараются облегчить жизнь нам, бедным, и прибавить каплю меда в наши горькие чаши; те же подружки, смело принимающие на себя часть наших забот, нашей усталости, нашего горя, и они несут половину нашего тяжкого бремени. И продолжают оставаться такими, пока могут, такими же нежными, бескорыстными и любящими. Да. Все так же, как было и в мое время. Ничего не изменилось.
Ночь опустилась быстро, подобно стае черных птиц.
– О, – сказала Алиса, – раньше, чем вы уйдете, я непременно должна сделать букет из наших цветов для вашей каюты на «Арколе».
Она побежала в сад к цветущим кустам. Оставшись наедине, Л'Эстисак и Рабеф снова подошли друг к другу и опять взялись за руки.
– Счастливы? – спросил Рабеф.
– Нет, – сказал герцог, – но доволен. Цель достигнута. Брак, в сущности говоря, удачен: оба герцогства сохранены и даже увеличены; честь имени упрочена; есть кому передать наследство; наследник появился на свет – здоровый, вполне нормальный ребенок, мужского пола. Да, доволен. И кто знает, – быть может, потом, когда-нибудь, буду счастлив. Вспомните, что «долгий трудный день кончается»
…при круглой желтоватой Луне,сияющей меж темных тополей…Он низко опустил голову. И совсем тихо сказал:
– Все это пустяки! В Тамарисе, на могиле Жанник, белая сирень цветет круглый год…
Из окна оба они видели, как в темном уже саду светлое платье мелькало то здесь, то там.
– Мы счастливы, – сказал Рабеф, – счастливы!.. Только не слишком спокойным счастьем, тем счастьем, которое нам по плечу. Чего же больше? Только дети могут мечтать о земном рае. А тот, кто уже заглянул за кладбищенскую ограду, становится менее требовательным: гробовщик снимет с нас точную мерку! Куда мы денем тогда слишком большие радости?
Они снова замолчали. Белое платье приближалось к ним из уже совсем темного сада.
Она вошла. Огромный сноп гибискуса был у нее в руках.
– Вот! – сказала Алиса Рабеф. – Не правда ли, они очень красивы? Но они почти не пахнут и осыпаются слишком скоро.
– Тем лучше! – сказал Л'Эстисак. – Такими они нравятся мне еще больше. Очень, очень вам благодарен.
Тулон, Венеция, Париж
года 1326–1328 от Геджры.