Подсказчик
Шрифт:
Мила знала, что в большинстве своем речь шла о неустроенных людях, о тех, кто жил продажей наркотиков, перебивался случайными заработками и был всегда готов преступить закон, о субъектах, которые начинали и заканчивали тюрьмой. Но были и такие — являвшие собой странное меньшинство, — кто в определенный момент жизни решал исчезнуть навсегда. Как, например, мать семейства, которая отправлялась за покупками на рынок и больше уже не возвращалась домой, или сын, или брат, которые садились в поезд, чтобы никогда не прибыть к месту назначения.
Мила думала о том, что у каждого из
Но иногда он теряется во мраке.
Миле было известно, что больше половины пропавших возвращаются назад и рассказывают о своих похождениях. Некоторым, наоборот, рассказывать нечего, и они продолжают вести прежний образ жизни. Другим везет еще меньше, и от них остается только бездыханное тело. И наконец, те, о которых совсем ничего не известно. И среди них обязательно есть дети.
Есть родители, которые пожертвовали бы своей жизнью ради того, чтобы только узнать, как все случилось, в чем была их ошибка, какое невнимание с их стороны привело к такой скрытой драме, какой финал был уготован их чаду, кто виновен в его пропаже и почему. Есть такие, кто вопрошает Бога, за какие прегрешения им дано такое наказание, кто терзает себя весь остаток жизни поиском ответов либо так и умирает, преследуемый этими вопросами.
«Дайте мне знать, даже если он мертв», — умоляют одни. Некоторые доходят до того, что сами желают ребенку смерти, потому что просто хотят оплакивать его. Их единственное желание — не раскаяние, а возможность лишиться всякой надежды. Ведь надежда убивает еще медленней.
Но Мила не верила в историю об «освобождающей от обязательств правде». Девушка уяснила это на собственной шкуре, когда впервые разыскала человека и вновь испытала это в тот день, когда сопровождала домой Пабло и Элизу.
Что касается мальчика, то его встреча ознаменовалась восторженными возгласами во всем квартале, торжественным гудением клаксонов и каруселью автомашин.
Но для Элизы все сложилось по-иному: слишком много времени прошло.
После освобождения Мила отвезла девушку в специализированный центр, где заботу о ней взяли на себя работники социальной службы. Девушку кормили и давали чистую одежду. Мила всякий раз задавалась вопросом, отчего всегда так получалось, что эта одежда была велика на размер или даже два. Может, оттого, что люди, для которых она предназначалась, за годы забвения очень истощались, и с трудом удавалось обнаруживать их, прежде чем они навсегда сгинут в небытии.
Элиза все это время хранила молчание. Она позволяла осматривать себя, равнодушно принимая все, что делалось в отношении ее. Затем Мила объявила, что отвезет ее домой. Но даже тогда девушка не произнесла ни слова.
Уставившись на свой шкаф, агент Васкес не видела перед собой ничего, кроме выражения лица родителей Элизы Гомес в тот момент, когда они появились в дверях их дома. Те оказались явно не готовы и выглядели даже несколько растерянно. Наверняка они полагали, что она вернет им назад десятилетнего ребенка, а не ту зрелую уже девушку, с которой у них теперь не было ничего общего.
Элиза была очень смышленой и не по годам развитой девочкой. Она рано начала говорить. Первое слово, которое она произнесла, было «Мей» — имя ее плюшевого медвежонка. Но ее мать запомнила и последнее — «завтра», в завершение фразы «увидимся завтра», произнесенной ею на пороге дома, перед тем как отправиться в гости на ночь к своей подружке. Однако тому дню никогда не суждено было начаться. Завтра для Элизы Гомес еще не настало, а ее «вчера» превратилось в один непрерывный день, конец которого еще не предвиделся.
В этот нескончаемый отрезок времени Элиза для своих родителей продолжала жить как та, прежняя десятилетняя девочка в своей уютной комнате, полной игрушек, с кучей рождественских подарков у камина. Она навсегда должна была остаться такой, какой они запомнили ее, навечно застывшей на той памятной фотографии, словно в плену волшебных чар.
И даже когда Мила ее разыскала, они, на всю жизнь лишившись покоя, все еще продолжали ждать потерянную ими когда-то дочь.
После объятий, обильно приправленных слезами, и, может, даже слишком показного волнения, сеньора Гомес пригласила их в дом и предложила чаю с пирожными. Она вела себя с дочерью как с гостьей, возможно втайне надеясь, что та покинет их после этой встречи, оставив обоих во власти такого теперь удобного для них обоих чувства утраты.
Мила всегда сравнивала грусть с теми старыми шкафами, от которых хочется избавиться и которые в конце концов остаются стоять на своих прежних местах. Чуть позже они начинают источать характерный запах, наполняя им всю комнату. Со временем ты привыкаешь к ним, и все заканчивается тем, что ты и сам впитываешь его в себя. Элиза вернулась, и ее родители должны были покончить с трауром в своем доме, возвратив обратно все то сострадание, объектом которого они были все эти годы. Теперь у них не было причины печалиться. Но хватит ли им духу поведать всему миру об этой новой напасти в лице чуждого им человека, бродящего по их дому?
После часового обмена любезностями Мила распрощалась с хозяевами. Ей показалось, что в глазах матери Элизы они прочла зов о помощи.
«Что мне теперь делать?» — немой крик застыл в глазах встревоженной женщины, вынужденной теперь считаться с этой новой реальностью.
Мила тоже столкнулась с правдой жизни. С той правдой, по которой оказывалось, что Элиза была обнаружена всего лишь по воле случая. Если бы ее похититель по прошествии стольких лет не привлек к себе внимание потребностью увеличить «семью», захватив еще и Паблито, никто бы никогда не узнал, что там происходило на самом деле. И Элиза, сначала как дочь, а позже как верная спутница осталась бы запертой в мире, созданном только для нее маниакальной одержимостью ее тюремщика.