Подсказка из прошлого
Шрифт:
Проходя мимо девушки за стойкой, я поймала ее взгляд, устремленный на Андрея, — она не сводила с него глаз. Девушка показалась мне хорошенькой, и я вдруг почувствовала себя старой. В номере перед зеркалом я рассматривала свое лицо и не находила в нем ни одной привлекательной черты. Ну, может, только глаза. Я вздохнула: и в молодости не была красавицей, а уж теперь-то и вовсе. Пригладила выбившийся из пучка завиток и поправила лацкан пиджака кремового цвета. Посмотрела еще раз на свое отражение: пожалуй, единственный плюс в том, что с возрастом я не поправилась.
Конечно,
Мы допивали по второй чашке кофе, когда мне позвонил адвокат, с которым вел дела мой отец, и с которым я должна была встретиться в Москве и сообщил, что заболел. Он очень просил дождаться его выздоровления, потому что потратил столько времени на наше дело и точно знал, как его выиграть. Он говорил что-то еще, но я не слушала. Задержка давало мне время разобраться и сделать собственные выводы. Возможно, мой отец будет искать кого-то другого, но за это время я смогу провести собственное расследование. Андрей оказался мне совсем не таким, как утверждал отец. Он совершенно не был похоже на человека, который обманным путем решил завладеть чужой недвижимостью. И вообще, во всей этой истории что-то не сходилось. К тому же я по-прежнему не понимала, зачем нам этот особняк в Москве, фамильный дом, в котором ни я, ни мой отец никогда не жили и жить не собирались, у нас двоих и так слишком много недвижимости.
Я бросила телефон в сумку и посмотрела на Андрея, деликатно отвернувшегося к окну.
— Звонил Владимир Петрович, наш адвокат — начала я.
Андрей нахмурился.
— Во сколько встречаемся?
— Владимир Петрович сломал ногу, поэтому встреча откладывается.
— Мне жаль, но передышка нам кстати, правда? — он коснулся моей руки. — Нам нужно узнать друг друга лучше.
Бог знает, что он вкладывал в эти слова, но мое глупое сердце уже забилось. Я отхлебнула кофе, чтобы он не заметил моего смущения.
— Лиза, я не хочу бороться с тобой. И, тем не менее, я не могу позволить твоему отцу выиграть это дело. Если он получит этот дом, он продаст его или сдаст в аренду какому-нибудь банку и здесь больше не будет музея.
Я знала, что Андрей прав, хотя мой отец терпеть не мог подобные заведения. Он всегда говорил, что только чудаки ходят смотреть на чужие носки, выставленные на всеобщее обозрение. И, вообще, какое дело в какой постели спал, например, Лев Толстой? Читайте его книги и не лезьте в личную жизнь.
— А если, предположить, что особняк достанется тебе, что ты с ним сделаешь? — спросила я, впиваясь глазами в лицо Андрея.
— Оставлю все как есть. Единственное, что хотелось бы присматривать за особняком. Возможно, я нашел бы спонсоров, здание давно не ремонтировалось.
— Ты хочешь оставить в нем музей?
— Конечно. Хочу, чтобы учителя по-прежнему приводили туда школьников. Я бы даже отменил входную плату. Кроме того, я бы поставил еще несколько стендов, чтобы рассказать об истории дома, о семье Петушинских, о которой сейчас очень мало информации. Наверно, здесь мне бы потребовалась твоя помощь. Ну и, конечно, мне бы очень хотелось рассказать историю Степана.
— В нашей семье Степана, твоего деда, считали предателем и старались о нем не говорить. Хотя я уверена, что он верил в то, что делал, если решился пойти против своей семьи, к которой был привязан.
— Степан жил этим, — грустно подтвердил Андрей. — Он не сомневался, что революция изменит мир и до конца дней сожалел, что так и не смог найти способ попросить прощения у родных. После перестройки дед понял, что ошибся в революции, мы вернулись к капитализму, с которым он боролся. Он говорил об этом чуть ли не со слезами, считая, что ему была отпущена такая длинная жизнь, чтобы испить чашу страданий до дна. Когда в девяностые годы оказалось, что можно чуть ли не за копейки приобретать недвижимость, отец смог взять особняк сначала в аренду, а потом и вовсе переоформить право собственности на себя.
Я молча слушала его, думая о Степане. Откуда же у меня все-таки это чувство, что я его знала.
— Степан когда-нибудь приезжал в Париж?
— Конечно, нет. До перестройки у нас был «железный занавес».
— Но некоторые же ездили, например, в командировки?
— Его бы никогда не выпустили, потому что у него были родственники за границей. В тридцатые годы он все время боялся, что за ним придут, но все обошлось.
Я верила каждому слову Андрея, — не был Степан ни подонком, ни предателем. Жаль, что его постигло такое разочарование в деле, ради которого он пожертвовал семьей.
Андрей отвлекся на звонок мобильного телефона, а я вновь вспомнила те странные ощущения, которые испытала в музее: расположение комнат, которое я без труда нарисовала, фотографию Степана, упавшая мне под ноги. Вечером я долго вглядывалась в его лицо, напрягая память, но, видимо, обстановка в номере гостиницы мало способствовала этому. Возможно, что-то я смогу понять, если еще раз приду туда. От одной мысли руки покрылись мурашками. Андрей положил телефон в карман и пристально взглянул на меня:
— Что ты почувствовала вчера, когда мы вчера были в доме? Сейчас ты можешь об этом рассказать?
— Я уже тебе говорила: у меня возникло дежавю, — нервно улыбнулась я. — Мне показалось, что я очень часто бывала в этом доме, приходила к Степану. Когда увидела его портрет, поняла, что знаю этого человека. Так что уже начинаю думать, что потихонечку схожу с ума.
— Лиза, с тобой все в порядке. Просто Степан, как бы это тебе сказать, он существует. — чашка с остатками капучино выпала из моей руки и разбилась на полу. К нам быстро подскочила уборщица и начала вытирать коричневую лужицу.