Подвал
Шрифт:
Дима подошел к крыльцу. Что-то насторожило его, заставило остановиться. Что-то незначительное. Скрип или шелест клеенки на ветру. Что бы это ни было, это происходило в сарае. Он медленно направился к двери. Дима очень жалел, что не прихватил ничего тяжелого с собой. Он подошел к сараю, попытался разглядеть что-либо в щель, но она была слишком мала и поэтому была просто черной полосой. Дима медленно потянул дверь на себя. Внутри все напряглось, сжалось в маленькую точку. Он чувствовал себя пятилетним пацаном в темной комнате перед долбаным чуланом, кишащим монстрами. Он знал, что, выскочи сейчас оттуда кто-нибудь,
За размышлениями о голубях, дулях и собственном сумасшествии он совсем забыл о монстрах. Дима стоял на пороге сарая и смотрел на открытую дверь в полу.
«Она все-таки есть», – подумал он.
Странные звуки доносились из черного прямоугольника. Дима подошел ближе. Лестница убегала вниз и пряталась в темноте. Что там еще пряталось, кроме лестницы, оставалось догадываться. Дима, конечно же, хотел проверить, кто там, но только днем и при свете хотя бы фонаря. Он на всякий случай осмотрел полки и стеллажи в поисках какого-нибудь осветительного прибора. Сейчас подошла бы даже керосиновая лампа. Хотя Сысоев не был уверен на все сто, что пойдет в логово монстров с этим доисторическим прибором.
На полках, кроме ржавых отверток с отколотыми ручками, пары молотков и топора без топорища ничего не было. Дойдя до правого угла, Дима понял, какой он болван. Лампочка на длинном проводе свисала с гвоздя, вбитого в балку. Он, словно крот, лазил в темноте и, только когда ткнулся носом в нее, понял, как все запущено. Голова действительно плохо работала, но связать это с выпитым он никак не мог. А вот с недопитым запросто. Ему снова захотелось выпить.
Дима взял лампочку и подошел с ней к проему в полу. Подвесил ее на балке над подвалом. Он уже собирался идти к выключателю, когда из черного проема показался чей-то затылок. Человек начал подниматься вверх. Диме показалось это странным. Человек шел задом. И только когда гость из подземелья показался полностью, Сысоев увидел, что у него лицо и задница смотрят в одну сторону.
Это был Аслан. Голова была вывернута на сто восемьдесят градусов, но, казалось, это не причиняет ему боли. Шея была похожа на выкрученный после стирки пододеяльник, только раз в двадцать толще. Насчет цвета Дима не был уверен, но, возможно, она была синей. Представлял ли он себе подобное? Еще бы! После того как они его избили, он мечтал вывернуть Аслану голову самолично. Но его сдерживало одно обстоятельство. Да нет, не одно. Их было несколько, только вместе они говорили об одном – Сысоев трус. Если он не мог приструнить шлюху жену, то здоровья на крепких парней у него не хватило бы точно.
– Пишут только писуны, – сказал Аслан и улыбнулся.
И тут до Димы дошло, что в таком незавидном положении Аслана побить будет делом пустяковым. Во-первых, он один, а во-вторых, его зад мало чем поможет голове. Дима подошел и со всей силы ударил в улыбающееся лицо. Что-то хрустнуло. Но тварь так и не пошевелилась. Дима ударил еще раз. Снова хруст, только теперь с болью. Он посмотрел на свою руку. Лучевая кость была сломана в двух местах, острый осколок торчал посередине предплечья.
Несмотря на собственный ор, он просыпался долго и с трудом. Вырвавшись из сна окончательно, он понял, что сидит в глубоком кресле в сарае и рука все еще болит. Одна из полок упала ночью на нее. Ладонь распухла, но переломов, похоже, не было. По крайней мере, открытых.
Дима вылез из кресла, посмотрел туда, где в его сне стоял Аслан с вывинченной головой. Черт! Только из-за вывернутой шеи можно было понять, что это сон. Но он ни черта не понял. Он продолжал спать, даже когда сучья полка врезалась в его руку. Только собственный крик сантиметр за сантиметром вытягивал его из этого гнойного болота кошмарных снов. Сны, похожие на бред. С ним такое было впервые. Проснуться и оказаться во сне. Дважды. Или трижды?
«А ты уверен, что ты сейчас не спишь?»
Он не был уверен. Теперь он ни в чем не был уверен. Дима посмотрел на распухшую руку. Поднял ее и резко опустил на подлокотник. Сначала руку будто сплющило, затем разорвало в клочья.
– Сука-а-а!!!
Он схватился за руку, ожидая, что осколки костей, торчащие, словно шипы дикой розы, вопьются в ладонь. Но предплечье было чистым. Оно пульсировало болью, но было чистым. Дима осмотрел помещение, в котором он проснулся (после такого наверняка). Это был все тот же сарай. Он сидел в кресле, а рядом валялась полка. Теперь можно было не бояться столкнуться с безголовым отцом, изуродованной женой и мордожопым Асланом.
Дима встал, прижал опухшую руку к груди, словно младенца, и пошел к выходу.
Сысоев перевязал руку. Боль немного утихла. Если бы не последняя его выходка с проверкой на сон, то сейчас бы он чувствовал себя куда как лучше. Но он же легких путей не ищет. Ему даже сны трехэтажные снятся. Дима подошел к окну. Рассвет упрямо наступал, разбавляя тьму светом. Сысоеву нравилось наблюдать за борьбой ночи и дня. Темнота неохотно оставляла свои позиции, но свет всегда выходил победителем. То, что ночью казалось кошмаром, сейчас вспоминалось не более чем неприятный сон.
– Куда ночь, туда и сон, – произнес Дима.
Так его учила мама. Тогда, после гибели папы, после аварии, перевернувшей всю его жизнь, ему снились кошмары. Он вскакивал в холодном поту. Мама подходила и, взяв его за руку, что-то нежно рассказывала. На рассвете она подводила его к окну и говорила:
– Видишь, как ночь убегает от дня?
Он видел. Он действительно видел, как черные тени уползали в щели и трещины.
– Ты хочешь, чтобы плохие сны так же бежали?
Он хотел. Он очень хотел.
– Скажи: куда ночь, туда и сон.
И он говорил. И ему на самом деле становилось лучше.
Теперь-то он знал, что это происходило скорее из-за наступления утра, но тем не менее сейчас эта фраза могла быть нелишней.
– Куда ночь, туда и сон, – проговорил он еще раз и пошел к столу.
С такими делами он не доберется до романа. А работать надо. Тем более что аванс был принят с благодарностью и почему-то уже подходил к концу. Ему обязательно будут нужны деньги, а он предъявил только название «Дверь в полу». Три чертовых слова так врезались в голову, что во сне он представлял реально дверь, ведущую в подвал.