Подвиг продолжается
Шрифт:
Он легонько прижал стременами бока Орлика. Поравнялся с повозкой, поехали рядом.
— Обвел ты меня, лавочник, — проговорила Наташа.
— Цыц, стерва! Через тебя попали! — прошипел старик. — Нашла с кем снюхаться! Нехай молит господа бога, что у меня был только один патрон. Лежать ему вот тут рядышком.
— Не дал бог жабе хвоста... — усмехнулся Бирюков. — А то б она вою траву вытоптала...
— Недолго и тебе гулять, сосунок, — процедил бородач и ткнул пальцем в небо. — Жду тебя вскорости там.
— Не надейся, гад, гуляй там один.
Когда выезжали из села, у крайней хатенки стояли два мужика. Один из них глянул на бородача и ахнул:
— Никак Царь ночи попался. Ай да хлопцы!
Бирюков от неожиданности дернул поводья, и Орлик вынес его на пригорок. Обернувшись, старший милиционер с особым чувством глянул на звероватого бородача. Неужели так повезло! Ведь с самого двадцать пятого года угрозыски всего Поволжья охотились за этим кровавым бандитом. Видимо, так оно и есть, сколько веревочке ни виться...
За несколько дней до смерти Николая Васильевича Бирюкова я вновь побывал у него. Мы долго беседовали. Комиссар милиции в отставке рассказывал о далеких временах своей боевой молодости. Я еще раз перелистывал страницы воспоминаний бывшего начальника управления милиции Н. В. Бирюкова, опубликованные в книге «Битва за Волгу».
Ставя книгу на ее почетное место, я вдруг увидел в книжном шкафу небольшой красивый ящичек. Николай Васильевич, чуть приметно улыбаясь, показал свои награды: орден Ленина, два ордена боевого Красного Знамени, два ордена Отечественной войны I и II степеней, орден Красной Звезды и несколько медалей.
А под этими наградами в ящичке лежали пионерские галстуки.
— Откуда у вас столько? — изумился я.
Задумчиво перебирая алый шелк, Николай Васильевич весело сказал:
— Здесь их больше сорока. Столько раз принимали меня в почетные пионеры в школах нашего города...
ЕФИМ ГРИНИН
В СТАРОЙ ОТРАДЕ
Резиденция инспектора
К открытию магазина старуха Тарабрина всегда поспевала первой. Она бросала на крыльцо обшитый пестрыми лоскутами зимбиль и усаживалась на него черным истуканом. А уж вокруг нее собиралась очередь. И на крыльце рассядутся отрадненские хозяйки, и на бидонах для керосина, и на ногах топчутся. Шли за хлебом, за селедкой, за мылом, промтоварами.
В голодном 1933 году за любой малостью выстаивали днями. Пока высокий жиловатый завмаг Яков Михайлович Шевченко заскрипит железными створками, женщины успевали обмусолить все поселковые новости и сплетни.
И в это утро бабка Тарабрина, грузно припадая на клюку, чуть свет доковыляла до засохшей сгорбленной ветлы и вознамерилась пересечь улицу к излюбленному крылечку, но случайно подняла глаза повыше и обмерла.
Каменный особнячок с лабазом внизу и купеческими покоями над ним еще во времена нэпа был приспособлен под кооперативную торговую точку, о чем сообщала громыхавшая на ветру облезлая вывеска: «Магазин Отрадненского сельпо Ерманского райпотребсоюза». Окна же второго этажа были непроницаемо серыми от многолетней пыли и дождевых потеков. Должно быть, завмага вполне устраивала полутьма на складе.
А тут будто сгинули невесть куда мрачные бельмастые оконницы, а на их месте в жарком свете зари заискрились стекла, и вроде даже окна стали повыше да пошире.
А ниже еще одно диво. Над обшарпанной вывеской потребкооперации, как раз посередке, пламенела алыми буквами на черном фоне новая вывеска:
«4-й участок
6-го отделения милиции
Участковый инспектор В. С. Луценко.
Прием граждан ежедневно
с 16 до 18 часов».
Полуграмотная бабка, подслеповато моргая, так и не осилила прочесть все по складам. Но подле старухи уже грудились и читали вслух несколько женщин, a потом набежали мальчишки и, приплясывая неизвестно с какой радости, тоже читали. Так и толпился народ у вербы, обговаривая животрепещущую новость.
А когда распахнулись двери, народ повалил к магазину. Но внезапно говор стих, женщины приостановились, опасливо повернули головы налево.
Прямо на толпу вразвалочку двигался низенький, но плотный парень лет двадцати с гармошкой-двухрядкой. К уголку брезгливо выпяченной губы прилипла папироска, и вообще его смуглое цыгановатое лицо было исполнено презрения ко всему окружающему. Черная каракулевая кубаночка с кожаным верхом лихо сдвинулась набекрень, черные брюки щегольски, с напуском заправлены в поскрипывающие хромовые сапожки.
Это был Павел Пантелеев, по прозвищу Сараенок, — гроза Старой Отрады. Поравнявшись с толпой, он рванул меха и с надрывом заиграл «Мурку».
— Тьфу, ирод! — негодующе сплюнула бабка Тарабрина. — Люди на работу, а энта шпана спозаранку на игрища...
Гармошка сердито взвизгнула и смолкла. Сараенок склонил голову набок и нагло сощурился на старуху, словно впервые увидел ее.
— Цыц, старая ведьма! — дерзко улыбаясь, прикрикнул он. — Не сдохла, когда щупали тебя? Ну и помалкивай...
От унизительного намека старая женщина задохнулась, побагровев, и злобно замахнулась клюкой. Но Сараенок не отшатнулся, а медленно, лениво нагнулся, поправил голенища сапожек, так же лениво поднялся и шагнул дальше. И тут взгляд его упал на новую вывеску.
— Хо! Фокус-покус! Васька резиденцией обзавелся! — сказал он с вызовом, обращенным к настороженной толпе. — Повыше забрался, на второй этаж, боится, как бы шею не накостыляли... — Напружинившись, он снова рванул меха и загорланил на всю улицу: — Ты-ы зашу-у-у-хари-и-ла-а всю-ю нашу-у-у ма-алину-у...