Подвиг живет вечно (сборник)

Василевич Иван Васильевич

Дзержинский и Фрунзе сами подбирали людей для проведения необычайной операции. Подбирали в строжайшей тайне. И послали с Макошиным самых отважных, но раз испытанных в трудных ситуациях. Веденеев и Зайцев… Усатые, со скуластыми сухими лицами, плечистые и мрачные. Такими и должны быть вахмистры. Они безотрывно смотрели в иллюминатор.

— Вижу казачков с красными башлыками на спинах, — сказал Зайцев. — Может, выйти, побалакать, выявить настрой? В казаках уверен: им тут небось обрыдло, готовы вплавь добираться до своих станиц и куреней. Я ведь сам кубанский.

— Успеется, — отозвался

Макошин. — Ты лучше так сделай: затаись вон за тем пологом и слушай, о чем у нас будет разговор с представителями Слащева. Если крикну: «Мы — парламентеры!», выбирайся на берег. А там знаешь, что нужно делать. А тебе, вахмистр Веденеев, тоже не следует присутствовать при переговорах с неопределенным исходом. Если трап уберут и выставят часового, перемахнешь через леера — и сразу вон в те скалы. Уцелеть хотя бы один должен! Уцелеть и продолжать действовать.

— А вы, Константин Алексеевич?

Макошин погладил несуществующую бороду.

— Если распространится слух, что на Лемнос прибыли советские уполномоченные по репатриации, Слащеву со мной не сладить. Казаки и солдаты весь лагерь разнесут, кинутся на пароход. Ну а если не получится, то ведь знаете: могу плыть целыми часами. Вырвусь…

Он остался в салоне один. Бездействие и неопределенность томили. Стоило ли отпускать Гравицкого на «предварительные» переговоры без сопровождения? Однако таково было его условие. Ну а если ни до чего не договорятся и Слащев отдаст приказ захватить пароход?

…На берегу произошло какое-то движение, зеваки подались в разные стороны. У пристани остановился автомобиль. Из него проворно выскочили два офицера. За ними показались Гравицкий и другой генерал. Может быть, сам Слащев?.. Все четверо направились к трапу. Константин сразу же обрел равновесие: тут, кажется, намерены вести переговоры!..

Когда генералы и офицеры вошли в салон, Макошин поднялся. Никто никому руки не подал. Некоторое время стояли с плотно сжатыми ртами, надменные, не спуская друг с друга внимательных, настороженных глаз. Они должны были прежде всего хотя бы внутренне преодолеть резкую враждебность, подавить личное отношение. Сейчас любая мелочь в поведении имела значение.

Молчание нарушил Гравицкий.

— Генерал-лейтенант Слащев Яков Александрович! — представил он подтянутого, моложавого генерала.

Слащеву могло быть и тридцать пять, и все сорок. Он значился одним из деятельных организаторов контрреволюции, командовал корпусом в деникинской армии, в Крыму прославился своими жестокостями. Макошину казалось: появится этакий монументальный солдафон с закрученными усами, неподвижными глазами навыкате, с презрительно оттопыренными губами, спесивый и вздорный, но сразу понял: перед ним — желчный неврастеник, истерик. По щекам перекатывались желваки, опухшие глаза блуждали. Растерянность и отчаяние владели генералом.

По всей видимости, внешность Макошина тоже поразила Слащева:

— Вы так молоды… — произнес он удивленно. — Юрий Александрович говорил о вас. Прошу бумаги.

Макошин молча протянул приготовленные документы, в которых говорилось о целях поездки в Турцию и о гарантиях перешедшим на сторону Красной Армии белогвардейцам.

— Можно,

я оставлю кое-что у себя? На всякий случай, — попросил Слащев. — Там, где говорится об амнистии.

— Пожалуйста.

Мускулы лица Слащева дрогнули.

— Я тревожусь не за собственную судьбу, — сказал он с горькой улыбкой. — Мое место, знаю, на самой высокой перекладине. Глупо было бы претендовать на снисхождение Советской власти, которой я нанес столь большой урон. Я был убежденным монархистом. Был… Верил в добрую волю союзников. Но теперь мне больше не с кем воевать. Народ нас не поддержал, союзники предали. Я беспокоюсь за будущее молодых людей, офицеров, солдат, казаков моего корпуса. Их более трех тысяч. Получилось так, будто я их всех обманул, вверг в несчастье. Если им будет дарована милость, я могу сам решить свою участь…

Глаза его потухли, он наклонил голову.

— Для беспокойства нет оснований. Советское правительство гарантирует неприкосновенность, амнистию. Желающие будут приняты на службу в Красную Армию.

— Мы должны погрузить на пароход и оружие? — неожиданно резко и настойчиво спросил Слащев.

Макошин должен был принять решение за какие-то секунды: корпус вооружен, конечно, до зубов. Наверное, есть и пушки и пулеметы. Оставить все Врангелю, греческому королю, наконец? Или взять с собой, погрузить в трюм?.. И привезешь ты, Макошин, к крымским берегам превосходно вооруженный четырехтысячный врангелевский десант! То, что не удалось Врангелю, сделаешь ты. Неужели этого ждет от тебя Фрунзе? Передать бы все добро Мустафе Кемалю… Но такая акция выходит далеко за рамки задания, да и прорваться к Мустафе вряд ли удастся, если за «Решид-пашой» увяжется английский или французский хвост…

— Вы можете оставить себе личное оружие, — ответил Макошин, — и огнестрельное и холодное. Офицеры сохраняют именное оружие. На верхней палубе следует закрепить и зачехлить две пушки с боезапасом — для самообороны судна. Два пулемета. Остальное вооружение сбросить в море!

Он ждал возражений. Но Слащев тут же передал приказ начальнику штаба полковнику Дубяго: прежде всего демонтировать, взорвать радиостанции, чтоб ни один сигнал не долетел до Константинополя, до англичан, до штаба Врангеля. Оружие потопить! За утайку оружия — расстрел! Оружие — значит, непредсказуемые инциденты. Инцидентов не должно быть, поскольку речь идет о судьбе тысяч людей, рвущихся домой.

Веденеев и Зайцев должны были наблюдать, как выполняется приказ. Досмотр за погрузкой Макошин взял на себя. Ему нравилась решительность Слащева. Генерал сжигал за собой все мосты. В один миг остаться без пушек, без винтовок… Отказаться от власти над людьми. Это шаг мужественного, многое пережившего и понявшего человека.

— Мы приступаем немедленно! — заторопился Слащев и холодновато улыбнулся.

…Веденеев и Зайцев видели, как группы казаков и солдат с лихорадочным воодушевлением сбрасывали с высокого рыжего утеса орудия. В воду летели пулеметы, винтовки, ящики с патронами и снарядами. Глубины тут были большие, и вряд ли кто из местных жителей-греков рискнет нырять за минами и снарядами. Рыбачий поселок находился за семь километров.