Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара(сб.)
Шрифт:
– Генерал Блюхер! Генерал Блюхер!
И каждый встречный считал своим долгом указать мне дорогу. Бывают моменты, когда беззастенчивая наглость является высшей мудростью. Но осторожность тоже необходима. Признаюсь, что о ней-то я тогда совершенно забыл. Я долго скакал, приближаясь к полю битвы, пока уланский офицер не схватил мою лошадь под уздцы и указал на группу людей, стоявших возле горевшей фермы.
– Это маршал Блюхер. Отдайте ему донесение, – сказал он.
Седовласый генерал находился на расстоянии пистолетного выстрела от меня. Он повернул голову в мою сторону.
Быстро, как вспышка молнии, в голове промелькнула фамилия командующего авангардом пруссаков.
– Генерал Бюлов! – воскликнул я. Улан отпустил уздечку. – Генерал Бюлов! Генерал Бюлов! – кричал я при каждом прыжке, а моя лошадка несла меня все ближе к французским позициям. Промчавшись галопом мимо горящей деревушки Планшнуа, я оказался между двумя колоннами прусской пехоты. Взобравшись на холм, я обогнул полк силезских гусар, которые шли в атаку. А затем, распахнув широко плащ, чтобы был виден французский мундир, поскакал в расположение своих войск. Я снова оказался в самом сердце корпуса Лобо.
На этот раз вид, который раскинулся передо мной, заставил замереть на месте. Я не мог пошевелиться, едва мог дышать, увидев то, что произошло с армией за время моего отсутствия. Мой путь лежал через возвышенность. Взобравшись на нее, я бросил взгляд на долину Ватерлоо. Отправившись на выполнение задания, я оставил две великие армии, стоявшие друг против друга, и широкое пространство между ними. Сейчас армии представляли собой две длинные разрозненные полосы, состоящие из потрепанных частей, и огромное количество раненых и убитых лежало между ними. Земля на две мили в длину и полторы в ширину была усыпана окровавленными телами. Мне не привыкать к виду мертвых тел – сейчас меня ошеломило другое: по крутому склону в сторону британских позиций волна за волной двигался густой лес штыков. Мне ли не узнать медвежьи шапки гвардейцев? Хотя я не мог знать наверняка, но инстинкт старого солдата подсказал, что это был последний резерв Франции. Неужели император с азартом отчаянного игрока бросил на карту последнее, что имел? Гвардейцы поднимались все выше и выше. Величественные, несокрушимые, не обращая внимания на выстрелы мушкетов и огонь артиллерии, они катились вперед грозной черной волной и навалились на английские батареи. В подзорную трубу я увидел, как английские артиллеристы прятались под свои пушки или бросались бежать. А волна медвежьих шапок катилась все дальше и, наконец, с шумом, который докатился до меня, пересеклась с английской пехотой. Шла минута за минутой. У меня замерло сердце. Они оставались на месте, уже не наступали – их остановили. О Господи! Разве это возможно? Разве кто-то способен сломить старую гвардию? Одна черная точка скатилась по склону, затем две, четыре, десять, и вот уже огромная масса дрогнула, остановилась, опять дрогнула и, словно обезумев, беспорядочно покатилась вниз. «Гвардия разбита! Гвардия разбита!» – несся со всех сторон крик. Вдоль всей линии пехота обратилась в бегство, а артиллеристы побросали свои орудия.
– Старая гвардия разбита! Гвардия отступает! – прокричал, пробегая мимо меня, офицер с перекошенным лицом.
– Спасайся, кто может! Нас предали! – закричал другой.
Солдаты, обезумев от ужаса, расталкивая друг друга, мчались назад, как перепуганные овцы. Стоны и крики раздавались со всех сторон. Взглянув в сторону английских позиций, я увидел нечто такое, что не забуду никогда. Одинокий всадник стоял на кромке холма, освещенный красными лучами заходившего солнца. Настолько темной и неподвижной была его фигура, что, казалось, сам дух войны склонился над залитым кровью полем битвы. Пока я смотрел, всадник поднял высоко вверх шляпу. Повинуясь сигналу, английская армия с глухим ревом перевалила через кромку холма и покатилась в долину. Длинные, красные и голубые, окаймленные сталью линии пехоты, сметающие все на своем пути волны кавалерии, лязгающие и гремящие артиллерийские батареи навалились на наши разрозненные ряды. Все было кончено. Крик агонии, агонии храбрецов, прокатился по нашим позициям с одного фланга на другой. Еще мгновение – и вся доблестная армия оказалась объята диким ужасом. То, что недавно было дисциплинированным войском, превратилось в огромную, охваченную паникой толпу. Даже сейчас, дорогие друзья, я не могу говорить об этом ужасном дне спокойно, без слез.
Поначалу меня понес бушующий людской поток. Я барахтался в людском море, как соломинка в мутной воде. Но неожиданно, посреди суматохи и неразберихи, я увидел группу всадников в серых, обшитых серебром мундирах, с высоко поднятыми, пробитыми пулями и осколками штандартами. Вся мощь Англии и Пруссии не смогла сломить боевой дух конфланских гусар. Но когда я приблизился, мое сердце облилось кровью. Майор, семь капитанов и пятьсот солдат остались лежать на поле боя. Юный капитан Сабатье принял на себя командование полком. Когда я спросил его, куда подевались пять эскадронов, он указал пальцем назад и ответил:
– Вы найдете их вокруг английского каре.
Люди, потные и грязные, были на последнем издыхании. Больно было смотреть на черные языки изнемогающих от жажды лошадей. Но, увидев, как эти потрепанные остатки, – все, как один, начиная от мальчика-барабанщика, заканчивая стариком сержантом, – держат строй, мое сердце наполнилось гордостью. Может быть, стоит привлечь гусар в качестве эскорта для императора? Окруженный конфланскими гусарами, он бы находился в полной безопасности. Но их лошади слишком устали и не смогут скакать рысью. Я оставил гусар позади, приказав направляться к ферме Сент-Онэ, где мы ночевали пару дней назад, и направился на поиски императора.
Пробираясь через эту жуткую толпу, я увидел много такого, что не смогу забыть до конца своих дней. Каждую ночь мне снится этот ревущий поток мертвенно-бледных лиц, с вытаращенными глазами и раскрытыми в крике ртами – настоящий кошмар. В эйфории победы человек не ощущает всего ужаса войны. Только холод поражения позволяет увидеть ее истинную сущность. Я помню старого гвардейца-гренадера, лежавшего на обочине, с вывернутой сломанной ногой. «Братцы, братцы, не наступайте мне на ногу!» – молил он, его не слышали, топтали, об него спотыкались. Передо мной ехал голый до пояса уланский офицер. Ему только что в лазарете ампутировали руку. Повязка съехала. Это было ужасно. Двое артиллеристов старались протащить свое орудие. Какой-то егерь выстрелил одному из них в голову. Я видел, как майор-кирасир вытащил из кобуры два пистолета и, пристрелив свою лошадь, застрелился сам. У дороги бесновался человек с черным от пороха лицом, в разорванном синем мундире, без одного эполета и с болтающимся на груди другим. Подъехав к нему поближе, я узнал его: это был маршал Ней. Он буквально выл, глядя на бегущие войска. Его голос нельзя было назвать человеческим – это был звериный рев. Вдруг маршал поднял обломок своей шпаги, сломанной в трех дюймах от эфеса.
– Посмотрите, как умирает маршал Франции! – воскликнул он.
Я бы с радостью последовал примеру Нея, но мой долг заставлял двигаться дальше. Ней, как вы знаете, в этот день остался в живых. Он погиб несколькими неделями позднее от рук врагов {171} .
Старинная пословица говорит, что, наступая, французы храбрее львов, отступая – трусливее зайцев. В тот день я убедился в справедливости этой пословицы. Но даже в этом хаосе я видел нечто такое, о чем и сейчас вспоминаю с гордостью. Через поле битвы двигались три резервных батальона старой гвардии – сливки нашей армии. Они шагали медленно в колоннах. Знамена реяли над рядами высоких медвежьих шапок. Вокруг них бушевали английская кавалерия и черные уланы герцога Брауншвейгского {172} . Они налетали на порядки гвардейцев, с шумом ударяясь об их ряды и беспорядочно откатываясь. Когда я видел гвардейцев в последний раз, шесть английских пушек одновременно ударили по ним картечью, английская пехота их окружила, осыпав градом пуль. Но, как отважный лев отбивается от напавших на него свирепых собак, так и остатки доблестной гвардии пытались с честью выйти из последнего боя, медленно, останавливаясь, выравнивая ряды. Недалеко на холме стояла гвардейская батарея двенадцатифунтовых пушек. Все они молчали, хотя артиллеристы оставались на местах.
171
Ней, как вы знаете, в этот день остался в живых. Он погиб несколькими неделями позднее от рук врагов. – После реставрации Людовика XVIII маршал Ней был осужден на смертную казнь и расстрелян.
172
…Брауншвейгского. – Брауншвейг – немецкий город на земле Нижняя Саксония.
– Почему вы не стреляете? – спросил я полковника.
– У нас закончился порох.
– Почему же не отступаете?
– Может, мы как-то отпугнем англичан, чтобы дать возможность императору спастись.
Так вели себя французские солдаты.
Благодаря этим смельчакам остальные старались отступать без паники. Отступающие солдаты рассеялись по обе стороны дороги. Я видел в сумерках, как лучшая армия в мире превратилась в напуганную, жалкую толпу. Резвая лошадь позволила мне вырваться вперед. Обогнув Женап, я догнал императора, сопровождаемого остатками штаба. Рядом с императором находились: Сульт, Друо {173} , Лобо и Бертран {174} , а также пять гвардейских егерей, чьи лошади едва передвигали ноги от усталости. Приближалась ночь. Император повернул ко мне изможденное лицо:
173
Рядом с императором находились: Сульт, Друо… – Антуан Друо (1774—1847) – французский дивизионный генерал (1813), участник наполеоновских войн; командовал крупными артиллерийскими частями в Испании (1808—1809), Австрии (1809), прославился своими блестящими действиями в сражении при Ваграме, где был ранен; участвовал в походе на Россию, отличился в Бородинской битве; после отречения Наполеона сопровождал его на остров Эльбу, где занял пост губернатора острова; во время сражения при Ватерлоо командовал Императорской гвардией. Наполеон называл его «первым офицером своего рода оружия» и ставил выше многих своих маршалов.
174
…Бертран… – Анри-Грасьен Бертран (1773—1844) – французский генерал, участник Египетского похода Наполеона и в дальнейшем верный его приверженец, последовал за ним на остров Святой Елены.
– Кто это? – спросил он.
– Полковник Жерар, – ответил Сульт.
– Вы видели маршала Груши?
– Нет, сир, пруссаки перекрыли дорогу.
– Это не имеет значения. Сейчас ничего не имеет значения. Сульт, я еду обратно.
Император попытался развернуть коня, но Бертран схватил уздечку.
– Сир, – сказал Сульт. – Неприятелю достаточно повезло сегодня.
Генералы заставили императора двигаться дальше. Он молчаливо скакал, опустив голову – величайший и самый печальный из всех живущих. Далеко позади все еще ревели пушки. Иногда из темноты раздавались крики, вопли и стук копыт. Тогда мы пришпоривали коней и ускоряли движение сквозь разрозненные группы отступающих. Наконец после продолжавшейся всю ночь скачки мы оставили преследуемых и преследователей далеко позади. Когда мы проезжали мост у Шарлеруа {175} , загорался рассвет. Должно быть, в холодном и ясном свете мы выглядели как привидения: император с бледным, словно восковым, лицом, Сульт, покрытый пятнами пороха, забрызганный кровью Лобо. Но теперь мы чувствовали себя увереннее. Ватерлоо осталось на расстоянии более чем тридцати миль. Мы перестали оглядываться назад. В Шарлеруа мы взяли одну из карет императора и теперь, остановившись на другом берегу Самбры, спешились.
175
…у Шарлеруа… – Город в Бельгии.