Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа (полная серия)
Шрифт:
Роллан, которого она прежде не заметила, подошел и смиренно преклонил перед нею колени. Тут графиня поняла все.
– Встаньте, милостивый государь! – сказала она ему. – Встаньте, теперь я все понимаю.
Но Роллан не вставал. Тогда графиня измерила Ребекку высокомерным взглядом.
– Кто вы такая? – спросила она. – Вы, укравшая мое лицо, мой рост, мои приемы, мой голос и даже мое имя? Кто вы такая?
Ребекка выдержала сверкающий взор графини и, выпрямляясь, в свою очередь, нахально посмотрела на нее.
– Вам угодно знать, кто
– Да, угодно, – ответила надменно графиня.
– Я дочь вашего отца, меня зовут Ребекка.
– Сестра моя! – воскликнула Баккара.
В голосе ее звучало столько души и глубокого сострадания, что закаленное сердце Ребекки затрепетало.
– Сестра моя! – повторила Баккара в порыве сострадания. – О! Я теперь понимаю. Да, вы моя сестра. Да, да, я помню, как однажды отец, держа меня за руку, переходил со мной Бастильскую площадь. Мне было года четыре. К нам подошла женщина, ведя за руку такую же белокурую девочку, как я. Не знаю, что говорила она отцу, я ничего тогда не понимала, но помню, что она плакала, а отец оттолкнул ее.
– То была мать моя! – сказала Ребекка дрожащим голосом. – А ребенок – я. И с того самого дня я, дитя любви, дитя позора, покинутое всеми, даже самим Богом, я всегда помнила о вас, законной дочери моего отца. С того самого дня я возненавидела вас глубокой зверской ненавистью, которая заставила меня сделать вам столько зла. Ненавистью непримиримой, как я думала. Но ее нет уже в моем сердце, она уступает место раскаянию с той минуты, как вы сказали мне: «Сестра моя!»
В голосе Ребекки слышались слезы, она тоже преклонила колени перед графиней Артовой и поцеловала ее руку.
Благородное сердце Баккара было тронуто. Покаявшаяся и обновленная грешница протянула руку грешнице кающейся и сказала ей:
– Встань, сестра моя! Я прощаю тебя.
Затем, обратившись к Роллану де Клэ, она прибавила:
– Вы, вероятно, были обмануты, милостивый государь, потому что вы еще слишком молоды, чтобы быть злым.
– О, верьте, графиня, – вскричал Роллан с искренним раскаянием честного, благородного сердца, – верьте, что у меня достанет сил исправить нанесенный вам вред!
– Я от всего сердца прощаю вас. Вред, нанесенный мне, не значит ничего в сравнении со злом, сделанным благородному и великодушному человеку, которого я люблю до фанатизма и имя которого я ношу. Надо поправить это зло. Надо помочь мне отыскать виновника этой отвратительной интриги, жертвами которой сделались вы и я.
– Вы скажете нам правду, не так ли? – обратился Роллан к Ребекке.
– Скажу все, – ответила она и принялась рассказывать графине Артовой все, что рассказала уже Роллану.
Графиня расспросила все малейшие подробности, все малейшие обстоятельства.
– Но, – сказала она наконец Роллану, дополнявшему по временам рассказ Ребекки каким-нибудь неизвестным ей фактом, – у вас, кажется, был камердинер по имени Батист?
– Был, графиня.
– Он, кажется, уверял вас, что очень дружен с моей горничной?
– Уверял.
– Приносимые им записки…
– Он получал через нее, как говорил мне.
– Где же теперь этот камердинер, наверное, бывший сообщником ваших мистификаторов?
– Обокрал меня и сбежал.
– Когда?
– В тот самый день, когда я должен был выйти на дуэль с графом.
– Это так и должно было случиться. Долго служил он у вас?
– Две недели.
– Кто рекомендовал его вам?
– Один из моих приятелей, де Шамери.
– Шамери! – вскричала Баккара, чувствуя как будто электрическое сотрясение. – Но кто же этот человек? Что я ему сделала?
Схватив Роллана за руку, она прибавила:
– Вы молоды, ветрены, легкомысленны, но все-таки вы, вероятно, честный человек и умеете держать клятву?
– Какова бы она ни была, я сумею сдержать ее перед вами, графиня!
– Ну, так поклянитесь, что вы будете слепо повиноваться мне.
– Клянусь прахом моих родителей.
– Что вы никогда и никому не расскажете того, о чем говорили мы с вами.
– Но я должен восстановить вашу репутацию, графиня! – вскричал Роллан де Клэ, в котором, наконец, заговорила благородная, рыцарская кровь его предков. – Я должен сказать целому свету…
– Не нужно. Свет не должен знать, что я была опозорена безвинно, что я была оклеветана, что вы принимали за меня женщину, так странно на меня похожую. Сестра моя завтра же уедет из Парижа, закрытая густой вуалью, в почтовом экипаже. Ее никто не должен видеть.
Роллан и Ребекка не могли выговорить ни слова от изумления.
– Час восстановления моей чести еще не настал, – прибавила графиня Артова. – Подождем.
На следующий день доктор Самуил Альбо встал, по обыкновению, в семь часов утра и, прогулявшись по саду, принялся читать «Судебную газету», где длинная статья под заглавием «Драма в Клиньянкуре» сейчас же обратила на себя его внимание.
Статья эта начиналась так:
«Несколько дней тому назад мы сообщали об убийстве курьера в Сенарском лесу, между Мелуном и Парижем, убийстве, до сих пор еще не раскрытом. Теперь мы должны рассказать о происшествии, еще более таинственном.
В Клиньянкуре, в квартале тряпичников, вчера утром местные жители были крайне удивлены, заметив, что широкая струя воды бежит из-под дверей избушки, откуда за два дня перед тем выехала тряпичница. По всей вероятности, водопроводная труба лопнула и затопила подвал.
Дверь избушки была немедленно выломана, и вошедшим представилась ужасная картина.
Люк подвала был открыт, и оттуда лилась через край вода, окрашенная кровью. Около стены стоял окровавленный человек, который озирался вокруг бессмысленным взором. Ноги его были по щиколотку в воде, одежда совершенно мокрая. Из левого плеча его струилась кровь, волосы, совсем черные на темени, были на висках белы как снег. Ему предложили несколько вопросов, но в ответ на них он захохотал диким смехом и запел португальскую песню.