Подводная лодка
Шрифт:
«Прошу добро подняться на мостик!» — прокричал я.
«Поднимайтесь».
Я едва мог двигать руками и ногами. От долгого стояния я был одеревеневшим как доска. С трудом я поднялся на мостик мимо рулевого. Ветер стал мять мое лицо даже еще раньше, чем я посмотрел поверх обноса мостика, затем он прорвался в рот через приоткрытые губы.
«Ну?» — протянул Командир.
Вопрос был риторическим. Я огляделся кругом. Никаких теней вокруг — ничего. По левому борту цепочка из девяти или десяти мерцающих огоньков. Африканское побережье? Это казалось невероятным.
Я привстал на цыпочки и перегнулся через леерное ограждение мостика. Носовая обшивка корпуса слабо мерцала в темноте. Несмотря на темноту, я мог видеть, что решетки настила были гротескно вырваны и исковерканы. От пушки осталось только основание. Я подумал — а как же выглядит носовая часть мостика? Его обшивка должна быть серьезно повреждена.
«Хорош вид, а?» — задал вопрос Командир.
«Простите?»
«Кавардак,» — произнес он, показывая рукой. «Хорош вид». Его голос стих до шепота. Я уловил: «Кто-то там наверху любит нас».
Вмешался мичман. «Я всегда полагал, что он поддерживает британцев, господин Командир — это ведь у них есть виски».
Невнятные шуточки. Я не мог поверить, что слышу их.
Меня охватило чувство нереальности происходящего. Это не была Матушка Земля. Мы скользили по свинцовой пленке над поверхностью луны, которая вращалась во вселенной в холодной и мертвой изоляции. Кроме нас, здесь не существовало никаких живых существ. Мне казалось, что мы дрейфуем так уже столетие. Действительно ли мы выжили? Были ли мы все теми же, прежними людьми? Или мы выиграли лишь отсрочку? Что все это значило?
В конце я несколько минут не знал, сплю я или бодрствую. Что было реальностью? Каким иллюзиям я поддался? Какие галлюцинации могли произрасти из страха? Сколько времени длилось суровое испытание? Когда я проснулся? Как я провел бесконечные часы? Как выдержали все это остальные?
Мое тело было слабым, как у выздоравливающего после тяжелой болезни, но кровь энергично текла по моим жилам. Я мог слышать биение своего сердца.
Я коснулся металла обшивки и почувствовал его вибрацию. Наш единственный двигатель действительно работал — это не было иллюзией. Мы пережили это.
Я заметил, что сжимаю и разжимаю свои кулаки. Мне нравилось видеть, как мои пальцы сгибаются и выпрямляются. Он двигались, когда я приказывал им делать это. Мои мускулы реагировали. Я провел рукой по лбу и стер с него холодный пот.
Мичман посмотрел кругом, но ничего не сказал. Я не стал нарушать молчание.
В темноте замерцали еще огни. Командир отдал несколько команд на руль. Мы поворачивали и так, и этак, но наш генеральный курс оставался на запад. Первейшей необходимостью было набрать дистанцию между нами и Проливом.
«Сколько еще нам надо пройти, Крихбаум?»
«Не меньше часа, господин Командир».
Моим единственным желанием было стоять здесь и ритмично дышать, прислушиваться к ударам своего сердца, просматривать почти неразличимую линию горизонта, слушать шипение волн от рассекающего поверхность воды носа. До мостика долетели брызги воды. Я лизнул губы: они были солеными. Я мог видеть, пробовать, слышать, нюхать ночной воздух, чувствовать движения подлодки. Все мои чувства функционировали — я был жив.
Мой мочевой пузырь заявил о своем существовании. Обычным делом было удалиться в «консерваторию» в кормовой части мостика, но я медлил. Это казалось сейчас неуместным — не тот момент. Командиру это может не понравиться. Какое-то время я могу сдерживаться.
Я задрал голову к небу. Сквозь рваную, почти неподвижную облачность проглядывало несколько звезд. Мы путешествовали сквозь ночь, группа воскресших людей, чье продолжающееся существование было никому не известно. Керневель должен полагать, что мы утонули, а неприятель должен был доложить об этом. Британцы могли послать радиограмму для своего удовлетворения, а мы не могли. Даже если Германн наладит наш радиопередатчик, мы постараемся им не пользоваться. Даже самая короткая радиограмма может выдать нашу позицию.
«Очень хорошо,» — пробормотал Командир. «Еще час и мы оторвемся».
Он склонился над верхним люком. «Приготовиться, вторая вахта!» Он повернулся ко мне. «Ну?»
«Я не понял, господин Командир».
«Не понял что?»
«Каким образом они выпустили нас».
«Я тоже не понял,» — произнес он сухо. «К счастью, я не отвечаю за них».
«Что Вы имеете в виду?»
«Не сдавайся до тех пор, пока не увидишь, как фуражка капитана исчезает под водой — это старое правило».
Моя челюсть отвисла. Если бы все зависело от Старика, то мы сейчас должны были быть все окончательно и бесповоротно мертвы. Он мог бы действовать и получше.
«Вам следует лечь спать,» — хрипло произнес он, как пьяница, дающий добрый совет другому пьянице в твердой уверенности, что его собственная трезвость не подлежит сомнению.
«Я в порядке,» — ответил я небрежно, но спросил разрешения уйти вниз.
Воняющие ведра и хлорка исчезли. Возвращение к нормальному образу жизни. Гудящие вентиляторы, все убрано. Удивительно, но туалет был свободен.
В кубрике старшин царило молчание. Три занавески были задернуты. Я улегся прямо в чем был, в одежде и во всем прочем. Свое спасательное снаряжение я засунул в ноги койки, не укладывая его. Мне под руку попались регенерационный патрон и дыхательная трубка. Куда бы их засунуть? Предпочтительно за борт — я не желал больше никогда видеть этот алюминиевый бачок. Что сделали остальные со своим снаряжением? Прислонили их к переборке. Да, это хорошая мысль.
Мне приснилось, что я слышу взрывы. Я был резонирующим барабаном, огромным и металлическим. Барабанные палочки напоминали огромные молотильные цепы. Внутри меня — внутри барабана — концентрические колеса Св. Катарины [68] , вращающиеся в разные стороны, белые внутри, как вспышка магния, без намека на розовый цвет. Кроваво-красные потоки искр вылетали из них и падали на кромку. Барабан граничил с аллеей огромных светящихся георгин. В дальнем конце, окутанный в белое свечение, воскресший Христос из картины Грюневальда. Над ним на фоне зеленовато-золотой бронзы ослепительный розовый ореол, лучи которого простираются в зенит. С другой стороны над крутящимися фонтанами взмывают и распускаются огнями ракеты. Все сверкало и блистало. Рвущийся металл, фонтаны искр, и реактивные снаряды, сталкивающиеся внутри меня с ужасным грохотом. За ударом следовал громовой рев.
68
Св. Катарина Александрийская — мученица христианской веры (4 век н. э.), приговоренная к колесованию. Ее символом и является пыточное колесо, которое чудесным образом рассыпалось до ее казни.