Подводная уральская
Шрифт:
— Верно говоришь! Подохнем, видно, на заводе. Другого пути нет.
— Ну почему же! — сказал студент, присаживаясь на крыльцо. — Есть другой путь.
— А ну-ка, ну-ка! Послушаем.
До позднего вечера засиделся гость, бередя раны разговорами. А ведь не плюнешь, не уйдешь, режет правду-матушку, давно уже наболевшую на душе.
И съемщики комнат и закутков согласно кивали головой. Что верно, то верно. Живут в нищете, в забитости.
— Нельзя вам дальше мириться с такой жизнью, — говорил студент. — Надо бороться.
— Э, где уж нам, — махнул
— Я и другую слышал, — спокойно произнес студент, надевая очки. — Песню «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!»
Этот разговор подлил масла в огонь. А тут еще вскоре нашли в цехе листовку. Призывала она, шутка ли, всем прекратить работу и не начинать до тех пор, пока не будут удовлетворены требования: установить восьмичасовой рабочий день, повысить заработную плату, отменить штрафы, построить для детей рабочих школу, открыть столовую при заводе.
Когда Кирилл услышал эти призывы, сердце его учащенно забилось…
Тревожно, словно набат, заревел гудок. Кирилл одним из первых бросил работу, крикнув: «Бастуем, товарищи!»
До революции Харитоновы — и отец, и сын — участвовали во многих стачках, маевках, демонстрациях, когда, разумеется, находились на воле. Три года Кирилл просидел вместе с отцом в тюрьме, два раза высылался в отдаленные места, хватил с лихвою и холоду, и голоду, однако с положением он не смирился. Возвращаясь, принимался за революционные дела с новой силой. Там, в тюремной камере, Кирилл научился читать, писать, прошел краткий курс марксизма: пропагандистов среди политических заключенных и ссыльных было много. Вступив в партию в начале века, Кирилл твердо встал на сторону большевиков.
Февральскую революцию он встретил в тысяче верст к северу от Красноярска. В гражданскую войну его назначили комиссаром рабочего полка. Защищал Царицын, брал Перекоп, воевал против белополяков. Был ранен, контужен. Сильно поредевший рабочий полк лишь в 1921 году был расформирован. Красноармейцев распустили по домам — война осталась позади.
Жизнь на заводе почти совсем замерла. Многие рабочие погибли на фронтах. Не хватало топлива, металла, электроэнергии. В заводских трубах свили гнезда галки.
В гражданскую войну город находился во власти белых. Отступая, они часть оборудования взорвали, часть вывезли. Страшная была разруха. Однако Кирилл Прохорович не пал духом, не опустил руки. Он привел с собой на завод надежных и стойких ребят и в еле-еле теплившуюся цеховую жизнь словно кто вдохнул хорошую порцию кислорода. Загудело, забушевало пламя задора, осветило округу. Вчерашние красноармейцы вызвались заготовлять дрова для заводской электростанции, собирать металлолом. Они ремонтировали мартеновские печи, приводили в порядок внутризаводской транспорт.
Руководил орлами в краснозвездных шлемах Кирилл Харитонов.
Вскоре завод оправился от разрухи, встал на ноги.
В начале тридцатых годов Кирилл Прохорович работал уже начальником судостроительного цеха. Дела у него шли хорошо: и почетные грамоты получал, и фотографию его вывешивали на заводскую Доску почета, и в городской газете его хвалили. И все-таки он чувствовал, что курсов командира производства, которые окончил еще в двадцатых годах, явно мало, чтобы руководить крупным судостроительным цехом. А учиться в институте было поздновато, к тому времени ему шел пятый десяток.
Прикинув свои силы и возможности, Кирилл Прохорович обратился в дирекцию с просьбой перевести его в мастера. А начальником цеха он предложил назначить Дмитрия Осокина — инженера хотя и молодого, зато растущего, хорошо разбирающегося в теории кораблестроения.
Директор вызвал к себе Харитонова в кабинет и в недоумении сказал:
— Это еще что за новости, разрешите вас спросить? Цех — лучший на заводе, и на тебе — заявление о понижении в должности. Может быть, вы устали, нужен отдых?
Харитонов покачал головой. Силенки, мол, еще есть, но надо ли ждать, когда молодые начнут затыкать тебя за пояс?
Да, он вернулся с войны и дошел до начальника цеха. Есть в нем организаторская струнка, это так. К тому же учли и пролетарское происхождение, рабочих выдвигали в ту пору даже на более высокие должности — вплоть до директора. А теперь-то вторая пятилетка на носу, из институтов приходит с дипломами наша, рабочая, молодежь, ей и надо бы дать дорогу.
Директор молча прошелся по кабинету. Потом крепко пожал руку Харитонову:
— Поработайте, а там посмотрим.
Через год Кирилл Прохорович все-таки добился своего, перевелся в мастера. Он по-прежнему днями и вечерами пропадал на заводе, и когда возвращался домой, жена Любовь Ивановна, хлопотавшая у плиты, сердито выговаривала за опоздание. Но такая уж была у него натура — отдавать работе всего себя, не считаясь со временем. К тому же на него возложили такую важную общественную нагрузку, как руководство цеховой организацией Осоавиахима. Кирилл Прохорович; словно вспомнил молодость: взялся вести кружок ворошиловских стрелков, организовал курсы парашютистов, сандружинниц, стал руководить дальними походами молодежи в противогазах. Ни минуты, бывало, не посидит без дела, вечно чем-нибудь занят, вечно в хлопотах, заботах. Его голос, все еще не потерявший силы, слышали то на одном участке, то на другом.
Но время брало свое. На пенсию ушел в середине июня 1941 года. На другой день после того, как началась война, Харитонов снова был в цехе. Вместе с ним вернулись на завод тысячи старых рабочих, инженеров, служащих, находящихся на заслуженном отдыхе. Грозный час всех поднял на ноги. Вместо мужей и отцов, ушедших на фронт, на завод пришли домохозяйки, подростки.
Кирилл Прохорович обучал новичков разному делу: слесарить, сваривать листы металла, вести сборку узлов. Прививал знания спокойно, ни разу не повысив голос. Рассказывал, как надо выполнять ту или иную операцию. Если кто не поймет, займется отдельно, еще раз покажет, на что способен инструмент в умелых руках.