Подводники атакуют
Шрифт:
Три взрыва с еле уловимым интервалом, словно спичечную коробку, подбросили подводную лодку. На мгновение показалось, что мы поражены бомбой.
На этот раз вражеская атака причинила нам довольно серьезные повреждения. В торпедном отсеке лопнул шов корпуса, и забортная вода поступала внутрь подводной лодки; в дизельном, электромоторном, аккумуляторном и частично в других отсеках были разрушены, сдвинуты с фундаментов и выведены из строя многие механизмы.
Аварийная партия занялась заделкой пробоины в корпусе. Но главной
— Слева катер! Быстро приближается, пеленг идет на нос! — докладывал гидроакустик.
Очередная серия вражеских «гостинцев» взорвалась прямо по носу, довольно близко, но не причинила нам почти никакого вреда, хотя по эффекту восприятия и ударной силе она казалась не слабее предыдущей.
— Последняя, последняя, больше не будет! — забормотал Поедайло.
— Тише, ты! Знай свое дело: записывай и молчи! — шикнул на него Трапезников, не отрываясь от своей работы. Он возился с сальниками, которые стали пропускать слишком много воды.
— Командир сам сказал, что больше...
— Ты что, — не дал договорить ему Трапезников, — видел рапортичку, которую командир получил от фашистов?
— Но он же знает... — произнес Поедайло обиженным тоном. Страха в его голосе не чувствовалось.
Мы легли на новый курс и, не снижая скорости, начали отходить в сторону открытого моря. Пока взбудораженная разрывами бомб вода мешала охотникам снова нащупать нашу подводную лодку, важно было отойти подальше.
— Товарищ командир, лодка сильно отяжелела, плохо слушается руля, — докладывал механик, хотя я и сам все видел по приборам.
Носовая часть тянула вниз, лодка раздифферентовалась. Заниматься дифферентовкой, когда на поверхности моря в штиль могло быть замечено каждое, даже самое крохотное пятно, было слишком рискованно. Но и управлять лодкой становилось невозможно. Оставалось одно: отойти как можно дальше, лечь на грунт и притаиться.
— Будем ложиться на грунт, — сказал я о своем решении помощнику командира, в обязанности которого входило провести подготовительные мероприятия к производству маневра.
— А если мы «следим»? Ведь корпус пробит, возможно выделение соляра. Наверху, видно, штиль...
— Штиль-то штиль, — возразил я, — но ведь скоро шестнадцать часов. Надо полагать, вечерняя рябь уже появилась, и если мы выделяем небольшие пятна, они будут незаметны, во внешних цистернах топливо израсходовано, а внутренние невредимы.
Осторожно, чтобы не взбаламутить ил, мы легли на грунт в 18 кабельтовых от места последней атаки катеров. Сразу же были остановлены механизмы, которые могли издавать шумы, слышимые за пределами корпуса подводной лодки. По кораблю было объявлено приказание о соблюдении полной тишины.
Гидроакустический пост играл особенно важную роль. Он должен был заблаговременно предупредить об опасности, причем с таким расчетом, чтобы мы успели сняться
С технической точки зрения, гидроакустическую аппаратуру подводных лодок времен второй мировой войны никак нельзя было назвать совершенной, в том числе, конечно, и ту, которую использовал наш корабельный «слухач» матрос Иван Бордок.
Иван Бордок до самозабвения любил свое дело. Он настолько хорошо изучил аппаратуру, что сам смог предложить кое-какие усовершенствования. При этом ему пришлось выдержать «большой бой» с конструкторами, которые не сразу соглашались с ним. И он оказался победителем. Инженеры, вынужденные признать целесообразность применения рационализаторских предложений нашего скромного «слухача», были поражены, когда узнали, что Бордок окончил только семь классов и с техникой впервые познакомился на подводной лодке. Все свободное время он проводил за своей аппаратурой, даже тогда, когда достиг высокого мастерства. «Зазнаться можно незаметно для себя», — ответил он однажды матросу Поедайло, который заявил, что если много занимаешься одним и тем же предметом, то он надоедает и становится противным.
— Пробоина заделана! — докладывали по телефону из аварийного помещения. — Поступление воды прекращено полностью. Разрешите приступить к осушению отсека.
— Откачивать воду за борт не разрешаю! — ответил я.
Люди, находясь по пояс в воде, работали в очень тяжелых условиях. Им приходилось дышать сжатым до нескольких атмосфер воздухом. Утомляемость от этого резко повысилась, однако никто из подводников не жаловался.
— Видать, мы сильно насолили фашистам. Никак нас не оставят, — вполголоса говорил кому-то Трапезников.
Я взглянул в его сторону, но увидел только торчащие из-под палубы ноги. Сам он был в трюме и исправлял что-то в арматуре помпы.
— Да, Паша, сегодня был выход в атаку не на луну, — раздалось в ответ.
Кто именно отозвался, по голосу я сразу не определил и заглянул в маленький трюмик, в котором едва мог поместиться один человек.
— Поедайло? Вы что делаете в трюме? — удивился я.
— Помогаю Трапезникову, товарищ командир! — браво отвечал матрос, ухитрившийся улиткой обвиться вокруг фундамента помпы.
— А кто на записи?
— Механик сам. Он мне разрешил. Трапезникову одному не справиться... работа сложная...
— Вас просит к телефону Каркоцкий из аварийного отсека, товарищ командир! — протянул мне телефонную трубку механик.
Однако разговор с парторгом пришлось отложить. Докладывал басом гидроакустик:
— Правый катер дал полный ход! Расстояние более двенадцати кабельтовых.
— Сближается с нами или нет? — машинально переспросил я.
— Никак нет, к нам не приближается, товарищ командир, — уточнил Бордок, — но, похоже, идет в атаку.