Подвойский
Шрифт:
— Скажите, чтобы запрягли мой экипаж, и поможете им, — Соловьев кивнул в сторону лежащего Подвойского: — Учителя не узнаете?
Фельдшер посмотрел на раненого и содрогнулся. Он увидел вместо лица сплошной сине-багровый кровоподтек. Русые волосы смешались с грязью и запекшейся кровью.
— Нет... — выдавил он.
— А вы о нем так много рассказывали, — вздохнул Соловьев.
— Семинарист?! — воскликнул фельдшер...
Друзья укрыли Николая Подвойского на надежной конспиративной квартире. Ночью Соловьев тщательно обследовал Подвойского. Было от чего прийти в ужас: 17 ран на голове, повреждены правое плечо, нога, позвоночник, отбиты легкие. Часы в жилетном кармане были разбиты вдребезги.
— Сапогами в
Лишь через несколько дней Николай в первый раз открыл глаза. Он был парализован, не мог передвигаться, с трудом выговаривал слова. Часто, теряя сознание, в бреду он звал Нину. Жизнь его висела на волоске. Шли дни. Соловьев приходил регулярно. Он был мрачен, потому что никаких утешительных прогнозов дать был не в состоянии.
А Нина в это время была в Костроме. Там же нашли пристанище приехавшие из Одессы Михаил Кедров с Ольгой. Нина числилась статистиком в земстве и одновременно работала в тщательно законспирированной типографии. Комитет РСДРП, кроме того, назначил ее помощником командира боевой дружины машиниста Волкова, известного под кличкой «Хромой». Известие о кровавой трагедии, разыгравшейся в Ярославле, взволновало Нину, но она ничем не выдавала это волнение. По-прежнему безупречно делала порученное ей дело, обрабатывала ночами статистические карточки. Однако товарищи, и прежде всего Ольга и Михаил Кедровы, поняли ее состояние, хотя о своих чувствах к Николаю она никогда никому не говорила. Нине дали задание, связанное с поездкой в Ярославль.
И вот она у постели Николая, искалеченного, беспомощного. Долго сидела она, глядя на дорогое ей лицо. Вдруг Николай открыл глаза и, увидев склоненную над собой белокурую головку и синие глаза, первый раз слабо улыбнулся. Нина приложила палец к губам, запретив ему говорить, взяла его ослабевшую руку в свои ладони. Молча поглаживая его руку, она ласково глядела ему в глаза. Этот немой разговор был для Николая, может быть, самым лучшим лекарством.
Нина пробыла в Ярославле недолго, надо было возвращаться. Уезжала она с надеждой, что все обойдется, потому что дела у Николая наконец, кажется, пошли на поправку. И доктор Соловьев повеселел, считая, что кризис миновал. Он стал теперь иногда присылать вместо себя фельдшера.
Когда Николай увидел фельдшера в первый раз, он стал пристально всматриваться в него. Подвойскому показались знакомыми эти смышленые черные глаза. Но вспомнить он ничего не мог — мысли путались, постоянная пульсирующая головная боль мешала думать.
— Кто... ты? — с трудом спросил он.
Фельдшер испуганно замахал руками.
— Нельзя говорить... Лежите тихо...
Но он увидел умоляющий взгляд Николая и тогда ответил — отрывочно, как бы помогая больному усвоить сказанное:
— Чернигов... фельдшерская школа... кружок... Я — Петро Жуйборода...
Николай закрыл глаза. И в памяти смутно стало проступать минувшее. Когда он вновь открыл глаза, Петро увидел в них благодарность и понял, что Николай Ильич вспомнил его. «Вот и хорошо, — подумал Петро, — теперь будет знать, что лечит свой человек».
Нина еще несколько раз приезжала к Николаю.
Между тем полиция усиленно разыскивала убежище Подвойского, намереваясь привлечь его к суду. Ярославский и Костромской комитеты партии решили тайно вывезти его в Кострому. Возглавить операцию поручили Hit-не, дав ей в помощь Петра Жуйбороду и еще нескольких товарищей. Задача была трудной, ведь Николай не мог самостоятельно даже сидеть. Путь же был не близкий — около 70 верст. О поезде или пароходе думать было нечего, так как они неусыпно контролировались полицией. Оставались раскисшие от ноябрьской непогоды гужевые дороги. Но три дня непрерывной тряски на телеге Николай не выдержал бы. Пришлось использовать в начале пути лесные дороги Ярославщины, потом грузовую баржу на Волге и снова телегу.
Николая укрыли на конспиративной
Однажды Николай услышал грохот и с трудом открыл глаза. Он увидел над собой не белокурую головку Нины, а полицейского. Его убежище в Костроме было выслежено. Николая бесцеремонно переложили с койки на иосил-ки. Краем глаза он видел, что начался обыск. За его результаты он был спокоен — здесь ничего не найдут. Самое ценное было в его памяти. Друзья на днях прочитали письмо В. И. Ленина. Узнав о побоище в Ярославле, Владимир Ильич прислал теплое письмо. «Товарищи, вы пролили кровь за рабочее дело, — писал В. И. Ленин. — Вы — революционеры, и ваша жизнь принадлежит рабочему классу. Гордитесь тем, что пострадали за рабочее дело. Вы исполнили свой долг, выполнили волю рабочего класса. Этим вы приняли посвящение в ряды солдат революции».
Подвойского на носилках доставили на станцию, внесли в тюремный вагон. На носилках же водворили в одиночную камеру ярославской тюрьмы. В охранном отделении к этому времени имелась «исчерпывающая» характеристика на Николая: «Принадлежал к числу членов Северного комитета РСДРП и, являясь одним из выдающихся руководителей Ярославской организации той же партии, Подвойский принимал активное участие во всех революционных выступлениях, имевших место в Ярославле в октябре 1905 года».
Врачи, осмотрев Подвойского, сказали: или умрет, или на всю жизнь останется полным инвалидом. Тем не менее тюремное начальство фактически лишило его медицинской помощи. Но Николай был молод, и болезнь понемногу начала отступать. Он попросил товарищей привезти ему литературу. Несмотря на сильные головные боли, он прочитал в камере работы: Ф. Энгельса — «Положение рабочего класса в Англии», Г. В. Плеханова — «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Очень поддерживала переписка с Ниной. Вот что писал он ей 14 января 1906 года:
«Хорошая моя Нина! Не нужно больше ходить и просить о переводе в земскую больницу, бесполезно. Что меня не переведут в земскую больницу — порукой тому одиночка моя. Ты просишь меня передать от себя прошение о переводе. К чему! Чтобы отрывать начальство от дела... Не такое теперь для него время! Видит начальство, в каком я состоянии, и если с постели заперло в одиночку, значит, поступило по закону, а ты рекомендуешь мне прошением сдвинуть его с законной дороги! Нехорошо, дорогая! Ты ставишь личные интересы выше общественных.
Я бодро, голубчик, перенесу заключение, и болезнь моя, думаю, не помешает этому. Приду к тебе здоровым духом...»
Три месяца держали Николая в одиночке. Ему сообщили об исключении из лицея. Оборвалась переписка с Ниной — она была арестована и приговорена к пятилетней ссылке в Тобольскую губернию. В мучительном одиночестве подводил он итоги своей двадцатипятилетней жизни. Жаль, конечно, что перед самыми выпускными экзаменами исключили из лицея. Но главный экзамен он выдержал. На память не раз приходили слова из письма В. И. Ленина: «...Вы приняли посвящение в ряды солдат революции». В этих словах — его судьба и дальнейшая жизнь.
Перед судом Н. Подвойского обследовала компетентная медицинская комиссия в составе врачей Н. В. Соловьева, П. П. Викторова и других. Она оформила официальное заключение, приложив его к судебному делу и выдав копию больному. В нем говорилось, что из-за травмы головы и позвоночника Николай Подвойский болен тяжелой болезнью и нуждается в стационарном лечении. Но, несмотря на это, суд приговорил Николая Подвойского к пятилетней ссылке в Якутию. Власти считали, что избиение до полусмерти, исключение из лицея, ссылка навсегда отобьют у него охоту к «бунту». Но именно в эти дни Николай принял твердое' решение стать профессиональным революционером.