Подвойский
Шрифт:
...Здоровье Николая Ильича продолжало ухудшаться. 14 января 1909 года на заседании Особого присутствия Петербургской тюремной палаты товарищ прокурора вынужден был заявить, что Подвойский «болен... одним из самых тяжелых заболеваний нервной системы», которое возникло «на почве нанесения тяжких побоев». Николай Ильич, посоветовавшись с товарищами и подначитавшись медицинской литературы, решил «помочь» тюремным медикам, кое-где симулируя предельную остроту нервной болезни. Но и тюремное начальство не дремало. Оно попыталось воспользоваться болезнью и навсегда упрятать
Нина Августовна и товарищи по партии делали все, чтобы добиться освобождения Николая Ильича. К этому был подключен врач П. П. Викторов, который в 1905 году в ярославской тюрьме обследовал избитого Подвойского. Викторов выступил в печати и сообщил общественности об избиении Николая Ильича в 1905 году и о нынешнем его тяжелом состоянии. Нина Августовна выезжала в Вильно, в Петербург и всюду ходатайствовала о досрочном освобождении мужа. Сестра Подвойского Фео-фания Ильинична подала прошение о том, чтобы взять больного брата на свое попечение.
11 июля 1910 года Николай Ильич был освобожден из-под стражи. Власти запретили ему жить в Петербурге и других крупных городах. Нина Августовна увезла его в Лунево. Она вновь, как когда-то в Ярославле и Костроме, а потом за границей, выхаживала своего Николушку. Особых лекарств ему не понадобилось, да их и не было в той глуши. Она отпаивала его парным молоком, кормила свежими овощами, часами гуляла с ним по лесу. Все это, помноженное на ее нежность и заботу, действовало лучше всяких лекарств.
Вскоре в Лунево приехал досрочно вырвавшийся из тюрьмы М. С. Кедров, а также старшая сестра Нины Августовны — А. А. Фраучи с детьми. Зажили коммуной, четко распределили обязанности. Арендатор барского дома Александр Августович и его жена вели общее хозяйство. Ольга Августовна обшивала коммуну. Нина Августовна была главным овощеводом. Николаю Ильичу и Михаилу Сергеевичу достались обязанности подсобных рабочих.
Михаил Сергеевич часто садился за рояль, Александр Августович брался за скрипку, а Николай Ильич запевал украинские и русские народные песни. В узком кругу его голос по-прежнему звучал выразительно и приятно. Хором пели «Вниз по матушке по Волге», «Рэвэ та й стогна», «Вихри враждебные», «Смело, товарищи, в ногу». Вместе со взрослыми, заражаясь их энтузиазмом, пели дети, в том числе Артур и Фаня — будущий известный контрразведчик Артур Христианович Фраучи (Артузов) и будущий академик Бонифатий Михайлович Кедров.
Едва поправившись, Николай Ильич съездил в Ярославль и привез оттуда тяжелую связку книг. Кедров, взглянув на корешки, недоуменно спросил:
— Зачем тебе это?
— Я, брат, должен использовать последний шанс. Подал прошение в лицей. Может, разрешат сдать выпускные экзамены, как в семинарии.
— Безнадежное дело, — покачал головой Михаил Сергеевич. — В лицее тебя слишком хорошо знают. Какой им смысл снабжать тебя дипломом?
— Лэжачий зайця не пиймае, —
Он стал заниматься. Сначала с не очень большой охотой, но потом увлекся и полностью отдался учебе.
Недели через две Александр Августович, ездивший в уезд, привез Николаю Ильичу казенный пакет. Сбежались все. Подвойский вскрыл пакет и молча прочитал бумагу.
— Ну, что там, Никодушка? — спросила Нина Августовна.
— Да... не той я кости для них, — с горечью сказал Николай Ильич. — Пишут, что лицей «не имеет возможности...».
— Дело не в том, — вмешался Кедров. — Я — «той кости», из дворян, а все равно... Просто это общество не хочет нас учить. Потому что мы ему служить не будем.
— С этим вопросом все, — решительно сказал Николай Ильич. — Книги не повезу, отошлю почтой.
Он собрал учебники, увязал их и подготовил к отсылке. Нина Августовна следила за резкими, нервными движениями мужа и с грустью думала о том, что Николуш-ку теперь в Луневе не удержать.
На следующий день Подвойские и Кедровы, как всегда, гуляли по лесу. Стояла осень, золотой ковер опавших листьев похрустывал под ногами, прихваченный заморозками. Николай Ильич много шутил; совсем iio-ребяч и подбрасывал палочкой сухие сучки. Потом потянулся, как бы разминаясь, и сказал:
— Благодать! Ах, как хорошо тут у вас!
— Почему «у вас»? — удивленно спросил Кедров.
— Пора мне, Миша! — вздохнув, ответил Николай Ильич.
Михаил Сергеевич посмотрел на молчаливую Нину Августовну и понял, что они уже все обговорили.
— Пожалуй, ты прав: засиделись мы тут, — сказал он. — Куда ты теперь?
— Сначала, куда направят, — ответил Николай Ильич. — А там посмотрим...
Николей Ильич послал в Петербургский Комитет условное письмо и стал ждать. Выпал спег, чисто выбелив поля вокруг Лунева. Наконец пришел ответ. По решению ЦК РСДРП Н. И. Подвойский направлялся на революционную работу в Баку. Петербургский Комитет также рекомендовал добиваться разрешения на легальное жительство в столице.
— В Баку — это хорошо, от зимы уйдешь, — пошутил Кедров. — А как с Петербургом?
— Думаю использовать свое медицинское заключение. Буду настаивать на том, что надо лечиться в столичных клиниках. Добьюсь! Тогда и Нину с Олесей вызову. А ты?
— Попрошусь работать в Москве. Попробую поступить на медицинский. Если не дадут учиться, тогда придется где-нибудь за границей...
— Молодец! — восхищенно воскликнул Николай Ильич. — Музыкант, юрист, медик... Как в тебя все вмещается?
— Человек еще не знает, сколько в него может вместиться... — задумчиво ответил Кедров.
В январе 1911 года Н. И. Подвойский приехал в Баку. Снова — явки, борьба с филерами, митинги, собрания, забастовки. В «мазутной армии» бакинских рабочих он продолжал совершенствоваться как партийный пропагандист, агитатор, организатор. Но партии он был нужен в Петербурге. Николай Ильич настойчиво хлопотал о разрешении на проживание в столице. Его настойчивость была вознаграждена — в июле 1911 года такое разрешение им было получено.