Подземка
Шрифт:
Она уже в годах и понимает, что не справится с уходом за дочерью, все это ляжет на ваши плечи. И ей трудно это осознать.
Мне тоже в те минуты было очень горько. Конечно, было очень жаль, что сестра стала жертвой инцидента, но еще больше меня беспокоили мысли родителей. После слов: «лучше бы она умерла сразу», — я даже не знал, что сказать. И это всего спустя десять дней после происшествия.
Вскоре настал черед отца. В мае или июне у него обнаружился рак. Его положили в государственный онкологический центр «Касива», сделали операцию. Теперь я разрывался между двумя больницами. К тому
Досталось не только мне. Я извиняюсь перед женой и детьми за все причиненное им беспокойство. По воскресеньям приходилось брать их в больницу, но дети есть дети, они возмущаются: опять в больницу? Хотим поиграться! От этих слов мне становилось не по себе.
Делать нечего, говорю им: представьте, вы заболели, а папа с мамой вас не навешают. Как, не грустно? Они: грустно. Вот и тете Сидзу тоже грустно. Так что пошли ее навестим. Хорошо, поняли. Сам их уговариваю, а на душе кошки скребут.
В августе сестру из больницы Ниси-Синдзюку перевели в префектуральную. Молодой врач этой больницы настоятельно рекомендовал нам курс реабилитации. Кое-как стала двигаться правая рука. Сестра научилась потихоньку ею шевелить. На вопрос: где рот? — указывает пальцем правой руки на рот.
Сама говорить пока не может, но в какой-то степени понимает, что ей говорят. Однако, по словам врача, осознание родственных отношений (отец, мать, брат, невестка, племянники) пока ей не под силу. В смысле, она просто не догадывается, что это такое. Я говорю ей: я — твой брат. Брат пришел. Она слышит, что «брат пришел», но уверенности, понимает ли она, какое этот «брат» имеет к ней отношение, нет. Немудрено — почти вся ее память утеряна. Где ты жила до сих пор? Не знаю. Сначала она не знала ни имен родителей, ни своего возраста, ни места рождения. Могла назвать лишь собственное имя. Но постепенно восстанавливаются разные функции. Сейчас реабилитация проводится по двум направлениям: восстановление функций тела и речи. Ее сажают в кресло-каталку и учат сидеть, учат стоять на правой ноге, двигать правой рукой, распрямлять согнутую ногу. Из слов отчетливо произносить гласные «а-и-у-э-о».
Рот у нее почти неподвижен, приходится кормить ее через трубочку напрямую из носа в желудок. Мышцы горла застывшие. С голосом проблем нет, но мышцы, приводящие голосовые связки в движение мышцы пока неподвижны.
Врач поставил конечную цель — самостоятельно выйти из больничной палаты, но какова вероятность подобраться к этой цели, распространяться не спешит. Пока все это выражается в призыве никогда об этой цели не забывать. Я верю и больнице, и врачу, полностью им доверяюсь.
Сейчас я хожу в больницу через день. Нужно постирать и прочее, и надолго ее не оставишь. Домой возвращаюсь около одиннадцати. Такая вот ненормальная жизнь продолжается. Теперь я, наоборот, растолстел. Еще бы — ем и пью на ночь глядя.
Три раза в неделю после работы хожу в больницу. По воскресеньям, как я уже говорил, навещаем всей семьей. Мама тоже с нами. Отец выписался из онкологического центра, но после дальних поездок в больницу у него поднимается температура, поэтому его мы не берем. Все садятся в машину, и я их везу.
Получается, вся ответственность лежит на ваших плечах?
Да я-то что? Как-никак одна семья. Жену вот жаль. Не вышла бы за меня замуж, не досталась бы ей такая участь. Также я виноват перед детьми. Была бы здорова сестра, ездили бы путешествовать, куда-нибудь на отдых.
Однако как же я был рад, когда услышал от сестры первое слово. Сначала это был лишь стон: у-у. Но я не мог сдержать слезы. Растрогалась и расплакалась на пару со мной даже стоявшая в палате медсестра.
Странно, но Сидзуко тоже плакала, выдавливая свои «а-а» и «у-у». Что выражали эти слезы? Я точно не знаю. Скорее всего, ей было горько ощущать себя в таком состоянии. Спросили врача — он говорит, что эмоции внутри головы, приняв неустойчивую форму «плача и крика», впервые прорываются наружу. И это только первый шаг.
23 июля впервые перед родителями она произнесла слово «мама». Даже не произнесла, а прокричала. Для родителей это было первое слово дочери за последние четыре месяца. Услышав его, мать с отцом заплакали.
Смеяться она научилась уже в начале этого года. На лице расплывается улыбка. Смеется в ответ на простые шутки. Делает ртом звук, будто пускает газы. Но это ладно. Спрашиваю, кто напукал, отвечает: брат. Вот до какой степени продвинулась реабилитация. Правда, понять ее трудно, приходится изрядно помаяться, чтобы разобрать слова. Но все же она уже говорит.
Спросишь: что ты хочешь? Отвечает: гулять. Появились собственные мысли, хотя почти ничего она не видит. Лишь правым глазом самую малость.
Накануне происшествия мы ужинали всей семьей и говорили: разве это не счастье? Собраться всем вместе, есть, болтать на разные темы?.. Маленькое-маленькое счастье. Но уже на следующий день все перевернулось вверх дном. Какие-то люди лишили нас этой мизерной радости.
После происшествия я был вне себя от злости, в больнице колотил стены и колонны. Тогда я еще не знал, что преступники — из «Аум Синрикё». Кто бы это ни был, я его ненавидел. Сначала я не заметил, но через несколько дней заболели кулаки. Говорю жене: с чего бы это? — а она и отвечает: нечего было колотить по стенам. Только тогда я вспомнил: действительно колотил. Настолько сильно я был разъярен.
Хочу поблагодарить сослуживцев жены, своих коллег и начальников, врачей, медсестер за все, что они сделали для нас за эти два года. Вы — мое спасение.
И-нии-ан
(Диснейлэнд)
Мы встречались с братом Сидзуко Акаси Тацуо, чтобы узнать, что произошло с этими людьми до и после инцидента с зарином, 2 декабря 1996 года. На следующий день я посетил больницу, в которой лежала Сидзуко.
До последнего я не знал, получу разрешение на встречу с ней или нет. Но стоило встретиться с ее братом, побеседовать с глазу на глаз, и оказалось: хорошо, приходите хоть завтра. Однако чтобы прийти к такому решению, в душе Тацуо — хоть он и не вымолвил ни слова — поборол много сомнений.
Насколько это непросто — показывать постороннему человеку страдающую тяжелым недугом сестру. Можно, конечно, самонадеянно попытаться и представить. Даже помимо того, что я ее увижу — наш разговор превратится в интервью, станет частью книги, в конечном итоге — попадет на глаза людей. Уверен, близким непросто пойти на такое. В этом смысле я как писатель чувствую большую ответственность, когда пишу эту главу. Ответственность перед родителями Сидзуко и перед самой пострадавшей. Но, прекрасно понимая все противоречия, перед тем как писать, я хотел непременно встретиться с самой Сидзуко. Как бы подробно ни поведал обо всех событиях ее брат, пусть даже она сама не может говорить, писать о живом человеке без непосредственной встречи было бы некорректно. Иными словами, пусть ответом мне будет молчание — я все равно непременно хотел взять интервью у Сидзуко.