Подземка
Шрифт:
— Здравствуйте, — говорю я.
— Здравствуйте, — отвечает Сидзуко.
— Ауйее, — доносится до меня ее голос.
Я кратко представляюсь. Брат добавляет недостающее. Сидзуко кивает. Ее заранее известили о моем визите.
— Спросите что хотите.
Я колеблюсь. Что у нее спросить?
— Кто вас постригает? — спрашиваю я.
— Медсестра, — возвращается в ответ.
— Ейеа, — если быть точным.
Но с учетом контекста можно сразу догадаться, о ком речь. Отвечает быстро. Без колебаний. Видно, что мозг ее работает в полную силу. Просто язык и челюсть не поспевают
Первое время Сидзуко держалась напряженно, кажется, стеснялась меня. Точнее, я сам этого не ощущал, но, по словам брата, она на себя не походила.
— Ты чего сегодня стесняешься? — подтрунивает брат. Но если подумать, разве не естественны напряжение и стеснение молодой женщины перед посторонним незнакомым мужчиной, бросающим взгляд на ее ущербное тело. Если честно, я и сам переживал.
Перед тем как решиться на интервью сестры, Тацуо спросил ее:
— Писатель Мураками хочет написать о Сидзуко в книге. Что ты думаешь на этот счет? Ничего, если я ему о тебе расскажу? Не будешь против, если он приедет сюда?
— Хорошо, — ясно ответила она.
Первое, что я почувствовал, беседуя с ней, — четкое разделение между «да» и «нет». Скорость ответов — моментальная. Думаю, такое школьникам не под силу. Она верно судила о многих вещах. Отвечала почти без заминки. Но при этом стеснялась. И это естественно.
Я поставил в прихваченную с собой желтую вазу желтый же букетик цветов — подарок Сидзуко. Яркий такой желтый цвет. Почему желтый? Не хотел дарить то, что обычно дарят, навещая больных. Думал подарить цвет, хоть немного придающий жизненных сил. Но, к сожалению, она не разбирает цветов. Днем она видит только ярко освещенные предметы. Ее зрение сильно пострадало.
— Еоиайу (не понимаю), — сказала она, покачав головой. Но после того как букет оказался на столе, как минимум для меня комната стала немного теплее. Хорошо, если эта теплота передастся воздухом телу Сидзуко.
Поверх пижамы на ней был розовый хлопковый халат, застегнутый до горла на все пуговицы. На коленях лежало тонкое одеяло. На плечи накинут платок. Окрепшая правая рука согнута. Тацуо все время был рядом, время от времени он пожимал и гладил эту руку. Похоже, так они поддерживают не передаваемое словами близкое общение.
Волосы Сидзуко по бокам торчали — такое бывает, когда долю лежишь в постели. Медсестры расчесывают ее, но такова проблема коротких волос после сна — чеши их, не чеши, на место не лягут.
— До сих пор она говорила отдельными словами, — улыбаясь, сказал Тацуо. — Мы понимали ее речь сравнительно легко. Но в последнее время она пытается говорить длинными фразами, и вот тут будет сложнее. Сознание восстанавливается, но рот за ним не поспевает.
Я же не могу разобрать и половины ее речи. Лучше всего это удается брату, которого в этом умении превосходят только медсестры, проводящие подле нее целые дни.
— Все медсестры в этой больнице молодые, активные и вежливые. Склоняю перед ними голову, — говорит брат. — Они же хорошие люди, правда?
— Ооийе йуи.
Брат говорит мне, что Сидзуко злится, когда он ее не понимает.
— Причем не отпускает домой, пока не пойму. Так же, Сидзуко?
Молчание… Видимо, стесняется.
— Эй-эй, чего стесняться? Сама же говорила. «Не отпущу, пока не поймешь», — смеясь, подтрунивает Тацуо.
Вот уже смеется и Сидзуко. На лице такая широкая улыбка, что, кажется, шире не бывает. А может, это потому, что лицом своим она владеет не до конца. В конечном итоге получается только так. Но я представляю, что и раньше она улыбалась похоже. Почему? Эта улыбка ей идет. И я подумал: очень давно, когда они были детьми, брат подтрунивал над сестрой, а она и тогда смеялась так же.
— И как, вы поняли? То, что она тогда говорила? — спрашиваю я у брата.
— Нет, так все и закончилось, — отвечает он, и смеется. Она тоже смеется. Но тихо. — Но это ладно, в последнее время она научилась контролировать чувства. Еще недавно собираюсь домой, а она требует, чтобы не уходил, плачет и злится. Приходилось тут же на месте устраивать внушения — постепенно перестала канючить. Говорю ей: представь, не вернусь я домой, что станет с детьми? Тогда не только ты, но и они будут грустить. Со временем она прониклась, и это — прекрасный прогресс. При том, что когда она остается в одиночестве, ей очень грустно.
Молчание.
— Поэтому я старался почаще ходить в больницу, побольше проводить времени с сестрой.
Однако для Тацуо поездки в больницу даже через день — дело нелегкое. Он ездит на машине, и на дорогу в одну сторону уходит около пятидесяти минут. Фирма разрешила пользоваться машиной после окончания рабочего дня. Начальство знает о его постоянных поездках в больницу к сестре. Тацуо за это признателен.
Вечером, когда работа окончена, Тацуо едет в больницу. Около часа проводит с сестрой: разговаривает, берет за руку, кормит йогуртом, тренирует речь. Затем понемногу восстанавливает утерянную память о прошлом: «Помнишь, как ездили туда-то… делали то-то».
— Потерять память о семье — это как часть тела отрезать. Горше некуда. Рассказываю ей старые истории, а у самого временами невольно дрожит голос. Сестра спрашивает: «С тобой все в порядке? »
Свидания в больнице разрешены до восьми, но для Тацуо делают исключение. Напоследок он собирает грязные вещи для стирки и опять возвращается в фирму. Там оставляет машину, пять минут идет пешком до метро и с тремя пересадками возвращается домой. В электричках проводит чуть больше часа. Когда приходит домой, дети уже спят. Для такого семьянина, как Тацуо, очень печально, что времени на детей просто нет. Подобная жизнь длится уже год и восемь месяцев. Будет неправдой сказать, что он от нее не устал. Сколько она еще продлится, не скажет никто.
На обратном пути из больницы, сжимая руль машины, Тацуо сказал:
— Травма в результате аварии — еще куда ни шло. У каждой аварии есть свои резоны, свои причины. Но как подумаешь, что виной всему такое бессмысленное, такое дурацкое преступление… Руки опускаются.
Он слегка кивнул и на время замолчал.
— Подвигайте правой рукой, — прошу я Сидзуко.
Та шевелит пальцами. Видимо, через силу — пальцы двигаются медленно. Они то сжимаются в кулак, то распрямляются в ладошку.