Подземный меридиан
Шрифт:
— В какой газете? — насторожился Каиров. Он даже бумаги сдвинул на край стола и смотрел на Леона с нескрываемым изумлением и далее страхом.
«Неужели читает газеты, о которых Самарину пишет американский приятель?» — В какой газете, Леон?..
— В нашей, областной.
— А разве там... разве там тоже пишут?
Каиров безвольно откинулся на спинку кресла.
Чего-чего, а уж этого он не ожидал.
— Чему вы удивляетесь, Борис Фомич! — развел руками Леон.— ещё тогда, как только ребята вернулись, Самарин написал статью... или путевые заметки... Я уж не знаю, как это называлось, но только я читал и, помню, завидовал этому счастливцу. Столько объездить, столько повидать! Да если бы это мне! А ему, рабочему...
Но Каиров его не слушал. Он позвонил в библиотеку. И, не глядя на Леона, словно его больше не существовало, говорил в трубку:
— Эвелина! Принесите мне подшивку «Кочегарки» за нынешний год. Да, да — быстрее.— И, делая вид, будто ничего серьезного не произошло, спокойно попросил Леона: — Вы сейчас поможете Эвелине найти эти записки Самарина; мне будет любопытно их почитать.
Он встал из-за стола, потянулся лениво, прошел к книжному шкафу и достал какую-то книгу. Не нарушил своего спокойствия и в тот момент, когда в кабинет вошла Эвелина и положила на стол перед Леоном подшивку газет.
— Пожалуйста, Борис Фомич, вот эта статья,— сказала Эвелина, раскладывая на столе подшивку.
— Спасибо, Эвелина, я почитаю и тогда вам позвоню,— благодарил девушку Каиров, делая вид, что статья Самарина для него неспешна и он займется ею потом, когда у него будет время. Для себя же ре шил: «Я выдеру, изыму статеечку из подшивки, непременно изыму».
— Так я вам не нужен? — сказал Папиашвили, вставая.
— Нет, нет, Леон. Зайдите ко мне в конце дня, у меня будет вам кое-что сказать.
И как только за Леоном закрылась дверь, Каиров пододвинул к себе подшивку, стал жадно читать:
«К Нью-Йорку подлетали ночью. Под нами ещё дышал серой мглой океан, а далеко впереди ярко засверкал огненный остров главного американского города. Я сидел рядом со своим другом Сашей Кантышевым. Разглядывая Нью-Йорк с высоты двух тысяч метров, он толкнул меня локтем, сказал:
— Посмотри, как много огней! Махина!»
Каиров проскакивал взглядом неинтересные, с его точки зрения, места.
«В тесной улочке остановились. В гостинице — небольшом сером доме — нас разместили по номерам. Потом девушка — гид, провожавшая нас от аэродрома до гостиницы, подошла ко мне и сказала: «Я знаю, вы будете работать на заводе моего отца. Если хотите, я покажу вам Нью-Йорк». Её звали Брон. Мы шли по улице, параллельной Бродвею. Кругом горела, сверкала, слепила глаза реклама. И оглушительно выли сирены»...
«...В другой раз к террасе, на которой мы пили чай, подъехала роскошная открытая машина. Из нее вышла Брон и, как старая знакомая, приветствовала меня.
— Я хочу покатать вас на автомобиле,— сказала она.
Дорогой пояснила:
— Практикуюсь в русском языке — вы мне очень помогаете.
Мы до вечера ездили по Нью-Йорку, а затем у ярко освещенного подъезда Брон остановилась:
— Это студенческое общежитие. Хотите посмотреть, как я живу?
Да, конечно, я очень хотел взглянуть, как живет дочь капиталиста.
Как и во всех общежитиях мира, тут был длинный коридор и небольшие комнаты. Брон жила не одна — с подругой, тоже студенткой. Я был откровенно удивлен простотой й бедностью обстановки. Невольно оглядел платье Брон — оно было красивым, даже изящным, но из материала обыкновенного и, как мне показалось, дешевого. Брон не носила украшений — один миниатюрный перстень неярко поблескивал на пальце.
— Бедновато живете. А рабочие на заводе говорили, что ваш папа мультимиллионер.
— Да, мой папа богат, но он потому и богат, что умеет беречь деньги. Он хочет, чтобы дети его стали деловыми людьми. На время учебы в институте он заставляет нас жить, как другие студенты...»
Каиров остановился тут, стал выписывать места, которые, по его мнению, могут бросить тень на Самарина. Записывал он в конце своего нового толстого блокнота. И начала записей обозначал знаками, сокращенными словами, которые понятны были только одному ему. И сделал для себя приписку: «Попросить С. принести кинокамеру. Любопытно будет на нее взглянуть». Каиров вновь склонился над статьей.
Дочитав статью, Каиров с раздражением отшвырнул подшивку на край стола. «Болван! — в сердцах ругнул он Самарина.— Ничего не сказал о камере... и вообще о Брон».
Борис Фомич вынул из стола письмо Пагнуса, прочел ещё раз от начала до конца. «...Стала сенсацией для газет нашего штата». Какого штата?.. Ведь речь идет о Нью-Йорке. Ах да — Нью-Йорк тоже входит в штат. Он, кажется, так и называется — Нью-Йорк. Впрочем, все это надо ещё выяснить. В Москве зайду к Соловьеву и все выясню. Да, да — у него все выясню и все узнаю».
После обеда в кабинет Каирова без стука вошел Самарин. Каиров метнул на него недобрый взгляд, но тотчас же повеселел, оживился, протянул руку:
— Андрей Ильич! А я хотел посылать за вами. Смотрите, какие книги я выписал из Ленинграда. Тут, брат, вся новейшая электроника!
Каиров вышел из-за стола, обнял Самарина за талию, прошел с ним по кабинету. Сзади они представляли зрелище умилительное и комическое. Толстый бодрячок с лоснящейся плешью на голове, подобно отцу родному или меценатствующему другу, вел по кабинету высокого молодца. Одеты они были празднично, нарядно: Самарин — в светлый костюм, искрящийся серебристой ниткой, Каиров — в модный дорогой костюм темного цвета.
— Вы, молодой человек, скрытны и замкнуты,— фамильярно, с отеческой ноткой в голосе журил Самарина Борис Фомич.— Объездили много стран, много там чудес повидали, а ни слова от вас не услышишь — ни гу-гу, молчок, словно воды в рот набрали. У вас, говорят, кинокамера есть уникальная,— принесли бы в институт, показали мне. Я и сам люблю поснимать пейзажики разные и все другое, что достойно внимания, что нам горизонты мыслительные расширяет, вкусы и нравы смягчает. Вот поедемте со мной в Москву и туда камеру захватите. А?.. Возьмете с собой камеру?..