Подземный меридиан
Шрифт:
Ничего больше не сказала она мужу в тот вечер, уложила сумочку, накинула шубу. И уже взялась за ручку двери, как Саня её остановил:
« Ты что, обиделась? »
В новенькой пижаме, теплый, молодой... Он держал Машу за локти и смотрел ей в глаза. Смотрел не твердо, не прямо, а как-то блуждающе и нехорошо.
«Ничего, Саня, отдыхай».
Саня продолжал удерживать её за локти.
«Пусти. Опоздаю».
Дальше все было проще и прозаичней. Автобус с артистами не добрался до районного клуба: помешали снежные заносы. В одиннадцатом часу Маша вернулась домой. Тихонько, стараясь не будить мужа, открыла дверь... Навстречу ей метнулся Александр.
«Не входи!..»
Маша испугалась, смотрела на мужа и не могла понять, что с ним произошло. Глаза его выражали страх и растерянность.
Маша включила свет. И все разъяснилось. Потом была минута, когда никто не знал, что надо делать. Лида поднялась, стала быстро одеваться. Маша, точно это было в тумане или в бреду, сказала:
«Оставайся с ним. Я вам не помешаю».
Александр подошел к жене.
«Не надо»,— сказала Мария.
Что-то выложила из кармана, что-то взяла с собой, что-то сказала, но что именно — не помнит, и вышла на улицу. Пошла ночевать к подруге.
Город уже спал. Редкие фонари слабо освещали улицу. По проезжей части и тротуару тянулись, как живые, полоски снега. «В поле метет поземка,— подумала Маша.— Там нет ни дорог, ни домов, ни людей. В поле хорошо, там теперь очень хорошо. А шофер потерял дорогу. Но, может быть, он не терял дорогу, а не захотел ехать?..»
Днем была репетиция. Вечером она играла на «стационаре», как говорили артисты, а он был на выезде, играл в районном клубе. Вернулся домой поздно, в третьем часу ночи.
У дверей квартиры в коридоре стоял чемодан с его вещами.
Маша не простила.
А через месяц она покинула театр. Вернулась в родительский дом, поступила в политехнический институт. Но сцена вскоре снова позвала Марию. Не устояла, вернулась в театр, теперь уже степнянский. Здесь началась её новая жизнь, судьбе было угодно сблизить её с Каировым, человеком, имя которого произносится в городе с уважением.
Когда Самарин вернулся в санаторий, Пивень лежал в постели, но ещё не спал, а продолжал читать какую-то толстую книгу. Андрей был рассеян, поглощен думами о Марии и даже не взглянул на Костю, прошел к столу, плюхнулся в плетеное кресло и медленными движениями стал расстегивать пуговицы рубашки.
— Солнце вредно действует на твое здоровье,— иронически сказал Пивень и, отложив книгу, снял очки.
— Почему?
— Ты становишься мрачным и вялым.
Андрей теперь только уловил иронию в словах друга. Ничего не ответив, он сбросил с себя одежду и завалился в кровать.
— А между прочим,— продолжал Пивень,— тобой интересовалась местная власть. Главврач что-то спрашивал.
— Это ещё зачем? — повернулся к нему Андрей. — Этот же вопрос возник и у меня,— лукаво улыбнулся Пивень.
«Нарушаю распорядок, к отбою запаздываю»,— подумал Андрей.
Он лег на спину, закинул ладони под голову. С минуту полежав в такой позе, не поворачивая головы к другу, заговорил:
— По-моему, самое страшное, это когда ты неинтересен для женщины.
Костя молчал.
— Она ждет от тебя умных речей,— продолжал Андрей,— а у тебя язык словно деревянный.
Костя и на этот раз долго молчал. Но потом, видя, что его друг завел с ним не праздный разговор, заметил:
— Умных женщины любят — это верно, но умный и речистый — не одно и то же. Так-то, Андрюха.
Самарин повернулся к Пивню. Улыбнулся. И было в этой улыбке много смысла, тепла и благодарности.
3
Возвращаясь из магазина, Борис Фомич осторожно открыл замки и растворил дверь квартиры. По особенному лоску ковра, лежавшего в гостиной, заключил, что жена его, Маша, уж прошлась по комнатам с пылесосом и теперь на кухне готовит завтрак.
— Машенька, а я тебе сливок принес,— объявил Борис Фомич из прихожей. И прислушался, но ответа жены не последовало. Или она не слышала, или слышала, да не хотела отвечать, ждала, когда муж принесет покупки на кухню.
Каждая семья живет по-своему: Каиров Борис Фомич и Мария Павловна Березкина живут скучновато. Будь у них квартира поменьше, а семья побольше, они бы, может быть, жили по-иному. Но квартира у них большая — из четырех комнат: трех больших и одной маленькой, для домашней работницы. Однако домашней работницы нет: то ли сам Борис Фомич не стремится её иметь, то ли супруга его, Мария Павловна, не нуждается в помощи. Впрочем, давно — может быть, два, а может, три года назад — Каиров предложил Марии нанять работницу, но Мария Павловна равнодушно встретила предложение мужа. «Не надо. Вот Василька возьмут в детский садик, нам и не нужна будет работница»,— сказала тогда Мария. И Борис Фомич ускорил хлопоты по устройству Василька в детский садик, да ещё в загородный, недельный. С тех пор супруги и живут одни в большой профессорской квартире.
Каировы живут в девятиэтажном Доме учёных, в центральном районе Степнянска. В комнатах и на кухне все сияет чистотой и порядком. Борис Фомич часто говаривает: «Нигде я так полно и так целебно не отдыхаю, как в своей собственной квартире. Вот уж не понимаю людей, которые рвутся в санаторий».
— Маша, Машенька! — входит он бодрый и счастливый на кухню.— Надеюсь, ты оценишь мой подвиг: я выстоял очередь и купил тебе сливки.
Я же знаю, как ты любишь сливки. Свежие, только из совхоза.
— Спасибо, Борис, я сейчас испеку блинчики.
— Ты молодчина, Машенька. Ради воскресенья устроим царский завтрак.
Маша приготовила тесто, а Борис Фомич продолжал начатую женой уборку квартиры. Он протирал фланелевой тряпкой полированную мебель, расставлял вазы, статуэтки и прочие предметы украшения в том единственно правильном и разумном порядке, который был подсказан его взглядом на симметрию, красоту и вкусы времени. Он был весел, даже игрив, в нем то и дело прорывалось желание запеть или на блестящем паркетном полу изобразить пируэт, но он сдерживал эти свои порывы, боясь, как бы Мария его не осмеяла.