Поединок со смертью

Миронова Лариса Владимировна

Речь агитатора произвела впечатление весьма неоднозначное.

– Не представляю, как жить дальше будем… – уныло отозвался главный его оппонент, и хмурая толпа печально утихла.

– Ты не одинок, Коломбия Пикчерс тоже не представляет, до чего всё хреново стало, – сказал уверенно трагичным голосом агитатор и снова недовольно посмотрел на часы.

Оторопевшая толпа вновь стала подавать признаки пробуждающегося сознания.

– Это точно, хрен знает до чего всё хреново стало…

– Точно, точно, как сказал наш премьер по

телеку, дожили, мать их тудыть, в стране скоро и вовсе ни хрена не станет.

– Так и сказал?

– Ага, так и сказал – скоро ни хрена не станет, корову покрыть будет некому.

– Иди ты. Так и сказал – не станет?!

– Так и сказал.

– Про корову?

– Ну не про быка же.

– А что, всё как в Америке.

– А что как в Америке?

– Там по закону только осла нельзя покрыть.

– А корову можно?

– Про корову у них нет закона о непокрытии.

– Значит можно, раз нет.

– А у нас есть?

– Ну, раз сам премьер…

– И ему что – не вставили после этого?

– Теперь вставят, потому что это не его забота.

– Коров покрывать?

– Гы.

– Очень смешно.

– Вставят, не сомневайся.

– Приказ уже пишут.

– Ну, мужик, оторвался по полной…

– Довели, мать их тудыть…

– Да уж…

– До чего только люди в отчаянии не доходят!

– Какой ценой вэвэпэ удвояют!

– Во бесстыдники…

– Мерзавцы! Охальники поганые!

– Корову значицца… Так и сказал?

– Вот так вот на людях и признался, грешен, мол. – Уважаю за откровенность.

Симпатии к отчаянно правдивому премьеру и сочувствие к его будущим страданиям за правду матку росли на глазах.

Тут разговор снова пошёл кривой колеёй, и спор о том, кто круче – американцы или наши, кто от кого произошёл, и почему Земля Русская пошла есть из рук Америки, которая сама некогда ела сухарики из жита русского и, чай, за счастье почитала, – разгорелся на новой почве пуще прежнего, грозя уже вот-вот перейти в массовую потасовку, потому-что кому-то пришло в, очевидно, нетрезвую голову припомнить массовую попойку на Троицу, когда разбирательство, по слухам, и, правда, едва не коснулось козы…

Однако, к счастью, дело до конца так и не дошло, потому что хозяйка козы, решительно заявив, что не станет попустительствовать увеличению поголовья козлов в сельской местности, да ещё таким постыдным способом, вызвала милицию, и та, на удивление, приехала, хоть праздник был в разгаре, и, что самое удивительное, приехала весьма скоро.

Правда, нашлись охальники, которые говорили, что этому поразительному факту торжества правопорядка в отдельно взятой сельской местности есть простое объяснение: и менты были не прочь разобраться с козой по существу вопроса самолично, потому и прикатили в два счёта на своём уазике.

В пылу спора, семена которого так неосмотрительно забросил в хорошо унавоженную почву сложносочинённый «атизюхановец», очевидно, считавший себя человеком, радикально преодолевшим всяческие предрассудки, попытался развернуть разбушевавшийся народ лицом к городу и начал сбрасывать из своего бездонного агитарсенала на головы весьма смущённых слушателей, число которых уже существенно превысило критическое «больше трёх», чисто нацистские лозунги и закончил свою речь решительно и – без каких-либо намёков на апрельские тезисы:

– Господа свободные селяне, короче, бывшие колгоспники, – пафосно сказал он, но был тут же, без всякой вежливости, перебит:

– Ты ж говорил, что мы ущемлённые? – снова ехидно спросил его мужчина с рыбьим хвостом.

Однако эта едкая реплика ничуть не смутила агитатора, который, очевидно, был весьма и во многих местах, потёртый калач. Он, брезгливо принюхавшись к рыбьему хвосту, на всякий случай, подобрал полу своего пальто по моде шестидесятых и уверенно продолжил:

– Свободные от зарплаты, потому и ущемлённые по основному своему праву на свободный труд, компроне? Но вы, однако же, не рубите в простых и понятных всему просвещённому миру вещах – по причине беспробудного глубинного пьянства.

Народу, однако, это нисколько не понравилось.

– А ты что, язвенник? – снова возник явно обиженный рыбий хвост.

– Нет, я не против, когда народ допингуется. Но не до такого же скотского состояния! Тут и до козы недалеко допрыгаться, я понимаю.

– Про козу уже и мы всё поняли, давай про платформу вноси ясность!

– Какую ещё платформу? Платформа у вас одна. – Он притопнул. – На чём стоим и стоять будем.

– Да про политическую.

– А, эта…

– Япона бога душу мать… кака ж тебе ишо?

Агитатор откинул голову назад, прищурился на тускло светивший фонарь и, снова пафосно, сказал:

– Да, пока есть ещё люди, косо смотрящие на нас под углом новомодных космополитических предрассудков. Но мы непременно должны доказать им, на что на самом деле способны.

– Должны… ой, должны… – в резонанс ответила опять уже готовая на всё хоть сейчас толпа.

– И будем доказывать это каждый день, вы поняли, ущемлённые? – спросил он, возвысив голос и ни к кому конкретно не обращаясь. – Ваша Родина относится к вам пренебрежительно.

– Эт точно… ой, точно… пренебрегает.

Агитатору такой поворот в сознании масс очень понравился.

– Вижу, вняли. Ваш достойный ответ, массы?!

Народ переглядывался и подталкивал друг друга локтями.

Лицо агитатора сделалось багровым.

– Что? Не слышу. Говорите, пока я здесь.

– Вроде да. Чего ж тут не понять, – ответили ему, наконец, сразу несколько ущемлённых голосов, – очень-на нами пренебрегуют в последние несколько лет и годов.

– В полном объёме поняли грозящий нам цветной синдром? – грозно спросил он у того, кто стоял ближе всех, при этом крепко схватив его на рукав.