Поединок со смертью
Шрифт:
– Верная, – сказал пассажир в плаще и сухо прокашлялся. – Но всё же главная беда сегодня вовсе не Бледных и вся эта их хайдармия.
– А что?
– Это… как бы это попроще сказать…
– Да как знаешь, так и говори. Мы понятливые, допетрим.
– Это повсеместное духовное обнищавние, мздоимство, воровство и хамство, и вот все эти нравы, как я уже сказал, ползут прямиком из провинции, потому что здесь всегда так жили.
– Ой, верно. Особенно в последние пятнадцать лет. Вот эта беда – всем бедам беда.
– А что им не расползаться?
– Тысяч чего?
– Зелёных. Чего ж ещё.
– Много.
– Да уж немало, – согласился мордыш и сказал не без злого задора: В Москве люди богатые живут, с них не грех взять поболе.
– В Москве разные люди живут, – сказал пассажир тоже без всякой вежливости.
– А сам-то ты кто? – спросил без вежливости мордыш.
– Я, скажем так, учёный.
– И зарплата у тебя две тысячи.
– Две тысячи, допустим и это.
– Ой ли?
– Да. Две тысячи. Именно так.
– Рублей?
– Рублей, конечно. Я же в рублевой зоне живу. Его дотошный собеседник в упор уставился нанего.
– Я про Рублёвку слышал, – подозрительно сказал мордыш, только бедных там не очень. Так что не заливай. Какова зарплата, если по-черному?
– Две тысячи рублей, я же говорю. Кепарь мордыша неудержимо полез на макушку.
– Две тысячи рублей?
– Именно.
– А в магазины те же самые ходишь?
– Что и твой знакомый с дачей в аренду. Не верится?
– Допустим. Кто знает, куда вы там, на Рублёвке, ходите, – уклончиво ответил мордыш.
– А вот ваш знакомый с дачей, он местный? – тоже допытывался, совершенно не обидевшись, пассажир.
– Мой сосед бывший, здесь жил, а что?
– А то, что он как раз скоробогатый и есть, тот, у кого в кармане такие вот бешеные деньги.
– Бешеные? Откуда?! – возмутился мордыш. – Он труженик, как и я.
– Как и ты, вот именно. Чтобы дачу под Москвой построить такую, чтоб за десять тысяч зелёных сдавать, это надо уметь изловчиться. Вот они и есть эти новые богатые, да ещё чиновники у кормушки. А кроме них, три четверти Москвы бедствуют, концы с концами едва сводят. Тяжёлый это город для жизни.
– Не знаю, – недоверчиво покачал мордыш головой. – У нас мужики на заработки ездят в Москву, так им тыщу в день платят.
– Работа какая?
– А разная. Продавец на рынке тыщу в день получает.
– Москвичей на такие работы давно не берут. А если человек интеллигентной специальности? Он что, должен профессию менять?
– Пусть не меняет, если не хочет. Мне оне, эти ваши интеллигенты, и даром не нужны. Что они, хлеб выращивают, колбасу продают или телевизоры?
– Они своё дело делают.
– Своё дело пусть их и кормит. Одни работают, другие зряплаты высиживают. Вот такое моё мнение.
– Но телевизор ведь инженер создаёт, а до него учёный разработки делает. Они во главе процесса, но денег им платят две тысячи в месяц. А те, кто их изделие продаёт, во сто сотен раз больше имеют.
– Никто не считал, – упорно возражал мордыш.
– Вот так и рассорили народ, – завёлся не а шутку вполне бесстрастный доселе пассажир в плаще. – Отлучили от родной истории, всюду произвол и насилие над фактом, отсюда и махровое невежество в самых банальных вопросах. Ваш знакомый откуда-то вдруг стал миллионщиком, я тоже знаю человека.
Тут он запнулся, как бы сомневаясь.
– Ага! – поддержал его один из слушателей.
– …который, имея информацию и выгодно перепродав акции, в одночасье разбогател. А вот сейчас я направляюсь по весьма страшному, дикому делу в одно село…
– В каком же это качестве? – напрягся мордыш.
– Я расследую это дело. Мордыш надул щёки и спросил:
– Как адвокат, что ли?
– Да, именно так. Как адвокат. Меня наняли родственники обвиняемой.
– Ты ж учёный, – подозрительно посмотрев в лицо мужчине в плаще, сказал мордыш.
– А это вторая специальность, – спокойно ответил мужчина в плаще.
– На две тысячи жить в Москве, понимаю, не получается.
– Так и есть, но дело не в этом…
– А что с ней, этой обвиняемой, стряслось, если не тайна, конечно? – продолжал расспросы мордыш.
– История дикая, но для российской провинции сегодня обычная. Одна женщина, страдалица молодая, муж её жутко искалечен в Чечне, имеет пятерых детей. Измучившись трудами, в большом расстройстве чувств, она их всех и отравила.
– И мужа?
– Мужа первого определила, потом детей.
– Вон чево! – покачал головой мордыш. – А сама-то жить осталась?
– Лучше бы не осталась, – сказал пассажир в плаще не сразу, а после некоторых раздумий. – А в завершение всего этого дела дом свой подожгла рано утром, по темноте, а сама, в чём была, поехала на станцию на попутке и бросилась под поезд, да только ноги одной лишилась и, на своё несчастье, жива осталась. Теперь вот её судить будут.
– Так это прошлой весной было, слыхал про такую историю, маковым молоком опоила всё семейство. Силов жить не было, вот чево, – ожесточённо почесал в затылке мордыш и отвернулся.
– Вот если в жизни такие крайности возможны, то разве может общество развиваться в правильном направлении? Тут никакая вышка не поможет. А разоблачать эти безобразия уже некому: одни предпочитают не понимать, а другие, кто понимает, – желают благоразумно помалкивать. Высказать смелое слово истины теперь опаснее, чем прямо лоб под пулю подстивавить. Преследования тут же обрушатся на всю семью смельчака. Вот до чего доводит плюрализм по отношению к вечным истинам. Смазаны в слякоть последние понятия благородства и чести, они это понимают? – возвысив голос и подняв палец к небу, вопрошал пассажир в плаще – неизвестно у кого.