Поединок со смертью
Шрифт:
— Повода не было, — она пожала плечами и улыбнулась.
Я понял, что ей стоит больших усилий не смотреть на те жалкие обноски, которыми прикрыто мое тело.
— Мне очень нравится, — сказал я. — Думаю, и раньше бы тоже понравилось.
— Ты о чем? — Олеся улыбнулась, немного нервно стрельнув глазами в мою сторону.
— Ну, если бы ты хоть раз одела такое платье раньше, то мне бы это очень понравилось.
— Просто обычно мне удобнее в джинсах, — быстро сказала она и тут же сменила тему, чтобы не дать мне ответить: — Я сегодня утром прочитала
Она знала, о чем я подумал. Она понимала меня без слов, но никогда, никогда, не пользовалась этим «в мирных целях». Она очень умная. А подумал я вот о чем: ходить в платье Олесе неудобно, как она сама признается. И ради меня она ни за что не вылезет из джинсов. Я и так ее люблю. Иначе и быть не можжет. Такой неудачник, как я, должен прыгать от радости, что его хоть какая-то женщина любит. А уж если его любит Олеся… Но ради друзей, а точнее, подруг она стерпит любой дискомфорт. Оденет и неудобное платье, и ужасные колготки, от которых у нее зудит кожа, и натянет даже жесткое кружевное белье вместо своих обычных милых беленьких хлопковых комплектов.
— Знаешь, — задумчиво сказал я, — твоя жизнь похожа на витрину. Ты все время украшаешь ее, выставляешь «новинки»… Все напоказ, для других людей. А за этой блестящей витриной — темный и одинокий угол, где ты настоящая прячешься ото всех. Когда речь идет о других людях, ты направляешь к ним своего двойника. Правильного, красивого, умного, того, который «на уровне». Сама же остаешься в стороне. Но ты настоящая во сто крат прекраснее, чем твой витринный двойник. Не бойся быть собой.
Олеся бросила на меня быстрый взгляд, улыбнулась, но ничего не ответила. Я физически ощущал, как ей страшно. Она боится сказать или сделать что-нибудь «неправильное», отчего я снова «разозлюсь». Мне оставалось лишь по достоинству оценить ее храбрость. Ведь в редставлении Олеси я как «прыгающая мина» — никогда не поймешь, где и почему рванет. Но она все равно повезет меня к своим друзьям. Лишь бы доказать мне, что ей совсем за меня не стыдно. Она не стесняется. Она меня любит.
По лбу Данилы пролегли три большие продольные складки.
— Тебе доставляло удовольствие видеть, как она страдает? — спросил он с болью в голосе.
— Никто не может заставить человека страдать, — безразлично ответил Павел. — Это его собственный выбор. Он может страдать, а может не страдать — это его дело. В ваших книгах так написано. Разве не помнишь? В «Учителе танцев»…
— Ты правда думаешь, что именно это там написано?
— А что, разве нет? — Павел недовольно повел плечами и фыркнул.
— Написано, — тихо прошептал Данила и отвернулся. — Но ведь дело не в том, что написано, а в том, что прочитано. И ты ведь, Павел, прочитал все правильно. Ты знаешь, что стоит за этими словами. Дух человека, поднимаясь над собственным страданием, над великой иллюзией безысходности, видит перед собой огромное пространство подлинного Бытия, в котором нет ничего, кроме Света, кроме Бога. И ты понял это, еще когда читал «Учителя танцев». Но в тебе живет ненависть, и то, о чем ты говоришь сейчас , то, как ты сейчас интерпретируешь эту фразу о страдании и личном выборе человека, — это ложь. И ты лжешь самому себе. Зачем?..
— Ты все еще думаешь убедить меня в том, что Олеся меня любила? — с отвращением в голосе спросил Павел.
— И опять ты врешь, — все так же тихо ответил Данила. — И ты сам это знаешь…
Мы подъехали к высокому новому дому. Остановились перед шлагбаумом. Олеся назвала человеку в будке свою фамилию и номер квартиры. Охранник сверил номера машины со своим списком и пропустил нас.
— Башня из слоновой кости, — весело улыбнулся я.
Олеся протянула мне огромный букет цветов.
— Ее зовут Люда, — она первый раз упомянула об имениннице.
Подарок Олеся решила вручать сама. Когда мы поднялись на нужный этаж, нам открыла девочка лет восьми.
— Здравствуйте, тетя Олеся! — прокричала она и умчалась с криком. — Мама! Мама! Там тетя Олеся! Она с каким-то…
Тут детский голос оборвался.
Люда оказалась женщиной среднего роста и среднего возраста. Ее средней длины волосы были выкрашены в средне-рыжий цвет.
Олеся расцеловала именинницу в обе щеки.
— Людочка, мы тебя поздравляем, — чмок, — счастья, — чмок, — здоровья, — чмок, —успехов…
— Спасибо, спасибо, — повторяла именинница, стараясь не очень сильно на меня коситься.
— Вот, — Олеся повернулась ко мне. — Познакомьтесь. Это Павел. Павел, это Люда.
— Здравствуйте, — я протянул ей цветы. — Очень приятно.
— И мне, — сказала она, а мне стало не по себе от ее взгляда. — Проходите.
В течение часа собрались и остальные гости — всего человек восемь. Я не запомнил ни лиц, ни имен. Было невыносимо скучно. Все делали вид, что знают меня сто лет. Старались быть милыми. Пожалуй, даже слишком.
— Ты, наверное, очень большой начальник? — тихо шепнул я Олесе.
Она снова мягко улыбнулась и погладила меня по руке. Я почувствовал ее напряжение.
— А что, Кира не придет? — вдруг спросила она Люду.
Та взмахнула руками, изображая неведение.
— Ты же понимаешь… — многозначительно сказала она, картинно вывернув кисть.
— Кто это — Кира?
Олеся недовольно поморщилась и уже открыла рот, чтобы сказать: «Так… Это не интересно» — но Люды тут же затараторила:
— Ой, это одна наша журналистка. Они с Олесей вместе учились, Олеся привела ее к нам работать. Теперь ужасно жалеет. Я ей все время говорю: «Да уволь ты ее!»…
— Люда… — Олеся попыталась ее остановить, но та отмахнулась, будто не видит.
— Вот как? Ты уже можешь увольнять? — я удивленно приподнял бровь. — Люда, вы знаете, Олеся такая скромная, она мне ничего не рассказывает! Она что, уже ваш начальник?
— Ну ты даешь! — Люда слегка хлопнула Олесю по коленке. — Ты что же, вообще ничего Павлу не рассказываешь?