Поединок со Змеем
Шрифт:
Стальное лезвие
Оказалось, он получил их как свадебный дар, когда за него сговорили младшую Змеевну. Злобной Моране до того не терпелось смешать Змеево колено с родом Богов, что на радостях она утратила всякую осторожность. Решила, верно — невелика беда, коли хочет, пусть балуется, все равно к отцу не проникнет. Перунич рассказывал о своем сватовстве, содрогаясь от отвращения. Светлена гладила его по руке.
Бог Грозы медленно ощупал ларец с глазами и сердцем. Он сказал:
— Вскипятите мне непочатый котел родниковой воды…
Двоим
— А вот еще родничок!
Заботливо расчищенная дорожка вела к колодезю, полному до краев. Гладкие бревнышки сруба искрились под Месяцем. Светозору вдруг померещилась на них чешуя. Он схватил за плечо молодого Бога, уже намерившегося зачерпнуть. Дернул назад, прошептав:
— Его здесь не было раньше! — и добавил погромче: — У нас вера такая, всегда в новый колодезь сперва горячие клещи кидать…
Они едва успели отпрянуть. Колодезь сделался Змеевной, взмыл и с криком умчался за лес. Храбрые девки держались одна за другую, зеленые от пережитого страха. Гремячий родник встретил их радостным журчанием, быстро наполнил ведерки, и больше никто не пытался им помешать.
Кий утвердил во дворе большой железный котел, в котором некогда варили пиво для его свадьбы. Налили воду, уложили дрова. Когда белым ключом забил крутой кипяток, Перунич и Светозор под руки вывели из дому Бога Грозы. Морозные цепи тащились следом, цепляясь за что ни попадя. Кузнечиха, Светлена и Зоря подталкивали цепи кочергой, поддевали рогатым ухватом, гнали вон помелом. Рыжекудрый Сварожич выметнулся встречь брату из-под котла, обернулся жар-птицей — огненным кочетом. Острым клювом бережно взял из ларчика глаза, вложил в пустые глазницы. Взял сердце и опустил в рану, так испугавшую детей кузнеца. Из ожившей раны тотчас закапала кровь. Перун шагнул через край котла, в дымящийся кипяток. Совсем скрылся в густом облаке пара. И вышел на доску, прилаженную с другой стороны.
— Господине… — почти испугался кузнец.
Перед ним был прежний Перун, повелитель блещущих молний, хозяин неукротимой грозы. Выйдя из котла, он словно впервые заметил цепи, в бессильной злобе болтавшиеся на запястьях. Он стряхнул их, сломав между пальцами, как ореховую скорлупу, и бросил в костер. Они по-змеиному зашипели, но Огонь сразился с ними и растопил.
Как встарь, зоркими синими глазами смотрел на Кия Перун, смотрел на своего сына… Нет, все-таки он изменился. Голова осталась седой, и морщины легли на щеки и лоб, точно шрамы горя и муки. Он был дарителем жизни, а сделался — воином.
— Вы, темные Боги… — сказал он негромко, но словно бы гром аукнулся вдалеке. — И ты, Змей Волос, Скотий Бог!.. Ужо вам!..
Кий невольно попятился…
— Пройди через котел, — сказал Перун сыну. — Это твое Посвящение. Пускай все видят, какого ты рода.
Не раздумывая, Перунич шагнул в кипяток. Светлена даже закричать неуспела. А сын вышел вслед за отцом вроде бы совсем таким
Из конюшни, грудью выломав крепкие двери, выбежал конь. Заплясал, взмахивая здоровым крылом. Бог Грозы повел к котлу и его. Взвился в прыжке жеребец, окутался вихрем белого пара… и вылетел совсем здоровый, могучий, стремительный. Только крылья, прежде похожие на лебединые, стали подобны крыльям орла, да опаленная шерсть не сумела вновь побелеть. Это была чернота грозовой тучи, способной прогреметь даже в мороз.
Перун поднял измятую золотую секиру:
— И перековать бы тебя, да толку…
Кий принес ему самородок:
— Не сгодится ли? Это Морана мне приносила, мертвый гвоздь сказывала ковать, да я ее выгнал.
— Счастье, кузнец, что ты его не коснулся, — приняв самородок, ответил Перун. — Такой зуб и меня вморозил бы в лед. А если бы ты дал его Людям, не накопившим ума… Это оружие для Богов, да и то, лучше бы мне не видать его никогда.
— Теперь твои молнии научатся убивать, — сказал сын. — Ты станешь страшным. Тебя начнут бояться, отец. Тебе будут молиться те, кто изберет для себя раздор и войну…
Бог Грозы опустил седую кудлатую голову.
— Значит, это еще одно горе, которое мне суждено. Что ж, пусть так. Мне нужно оружие, чтобы вызволить Солнце и Весну, и их уже никто не станет бояться. А сражающиеся Люди все равно найдут, кому поклоняться…
Работа, за которую они тогда принялись, в самом деле была по плечу одним лишь Богам. В горне разгорелся такой жестокий Огонь, что вся кузница готова была раскалиться. Неуступчиво, неохотно грелось злое железо, но под ударами Бога Грозы наконец подалось, начало сплющиваться в полосу. Кий и Перун выправили золотое лезвие топора, изуродованное о змеиную чешую, и наварили на него острие. Вначале секира вздрагивала на наковальне, страшась принимать смертоносную сталь. Потом притерпелась, и вид у нее сделался зловещий.
Перун подновил знаки Грома и Солнца по обе стороны острия.
— Теперь пусть прилетают, — сказал он, выйдя из кузницы. — Хоть вместе, хоть порознь! Не то я сам к ним в гости пожалую!..
Потряс секирой и метнул к Железным Горам слепящую лиловую молнию, вызывая на бой. Таких молний еще никогда не видали ни Боги, ни смертные Люди. Жемчуг от такой не родится. Мертвым, страшным был ее свет… А следом прозвучал небывалый раскат, от которого вздрогнуло, прислушавшись, темное Небо, а по избам проснулись древние старики, вспомнившие о чем-то:
— Гром! Никак гром прогремел!..
И глубоко под Землей, в Исподней Стране, за веселым столом расплескали хмельные кубки Чернобог, Морана и Змей:
— Гром гремит… неужто опять?
А Перун повернул секиру обухом и стал рассылать над Землей золотые, животворные молнии. И впервые за тридцать лет и три года ослабла хватка мороза, повлажнел воздух, набрякли, отяжелели пуховые перины сугробов. Светозор, привыкший к трескучему холоду, первый расстегнул ворот, утер лицо, удивился:
— Жарко!