Поединок соперниц
Шрифт:
С другой стороны — кому не ведомо, что граф Мортэн сначала говорит, а уж потом думает.
Весь следующий день мы двигались без остановки.
За это время я смог оценить, какой порядок навел в Англии король-тиран Генрих I. Этот младший из сыновей Вильгельма Завоевателя, которого так много осуждали и так сильно боялись, сумел превратить островное королевство в спокойный и благодатный край. Конечно, люди продолжали роптать и жаловаться — на бремя налогов, на суровость законов, на знать, купающуюся в роскоши, на плохую погоду, наконец. Люди склонны всегда и во всем обвинять власть. Однако я, видевший иные края — беспокойное Иерусалимское королевство, всегда находящееся на грани войны, истерзанную набегами мавров Кастилию, Францию с ее опасными для путников дорогами, — я мог оценить стабильность и порядок, увиденные дома. Многое меня приятно удивляло: упорядоченность взимания пошлин на дорогах, постоянное их патрулирование и почти полное отсутствие разбойников. Простой люд безбоязненно ездил по своим делам, даже женщины могли передвигаться без охраны. Да, король-нормандец Генрих Боклерк, силой захвативший корону в отсутствие старшего брата Роберта [13] , стал истинным благословением для Англии. Смутные времена правления Вильгельма I Завоевателя и его сына Вильгельма II ушли в прошлое. Генрих I поощрял науки и строил монастыри, следил за состоянием торговли, его казна была полна. Он издал законы, объединившие нормандские статусы с древними англо-саксонскими установлениями. И хотя он мало считался со своими советниками, решения короля были мудрыми и осмотрительными.
13
Роберт — старший из сыновей короля Вильгельма Завоевателя. В удел получил герцогство Нормандское. Но пока он был в Крестовом походе, его земли подчинил пришедший к власти младший брат Генрих Боклерк.
Однако Генрих старел, а наследницей престола стала женщина, и многих такое положение вещей не устраивало. Я думал, что Генрих — отчаянный оптимист, если надеется все передать дочери и ее мужу Анжу.
К вечеру длинного спокойного дня мой обоз достиг границ Бери-Сент-Эдмундса — самого известного аббатства в Восточной Англии, уже переросшего в город. Мы издали увидели громаду собора — длинного каменного здания с высокими квадратными башнями, в толще стен которых темнели крохотные романские оконца. А вокруг растекались строения под тростниковыми кровлями, улочки, частоколы. И все это — дома, таверны, лавки — богатело за счет аббатства и его великой святыни — мощей святого короля Эдмунда.
В аббатстве меня приняли с почетом, но встреча с главой Бери-Сент, аббатом Ансельмом, радости мне не доставила. Хотя мне и было любопытно наблюдать за его полным красным лицом, когда он узнал меня и вынужден был благословлять, поздравляя с возвращением.
Последний раз мы с ним виделись, когда мне было четырнадцать лет. И слово «виделись» подходит к обстоятельствам нашей встречи не больше, чем верблюжье седло скакуну. И теперь у меня снова встала перед глазами туша святого отца, прикрученная ремнями к дубовой кровати. Рот его забит кляпом, и оттуда доносится только глухое мычание, пока я, строптивый послушник, полосую розгами жирные монашеские ляжки. Мой верный Пенда караулит за дверью, чтобы никто не помешал мне насладиться местью. Когда все закончилось, я, прихватив своего раба, бежал из аббатства и мы растворились в огромном неизвестном мире.
Надо полагать, меня влекла рука провидения: я хорошо прожил следующие двенадцать лет. Шесть из них я колесил по Европе и еще шесть сражался в Святой земле. В этих скитаниях я повзрослел и изменился, и теперь, право, мне было стыдно за ту свою выходку. Однако каковы бы ни были те наши отношения, спустя годы мы встретились с Ансельмом весьма любезно. Мне все же пришлось сообщить ему о своем будущем браке с Бэртрадой Нормандской, но я предупредил его, что не следует распространяться на эту тему.
По пухлым губам аббата скользнула усмешка.
— Я не курица, чтобы кудахтать об этом на всю округу, — заявил он, нарочито гнусавя и коверкая саксонские слова.
Эту манеру я знал. Многие норманны, когда им приходилось общаться с саксами, своей речью старались подчеркнуть, что они из породы господ, а саксы — всего лишь покоренное полудикое племя.
В крохотных глазах Ансельма мелькнул злорадный блеск, и я понял, что этот человек ничего не забыл и не простил. Отныне и навсегда — он мой недруг. А спустя миг я получил еще одно подтверждение этому — когда аббат с явным удовольствием сообщил, что мой отец Свейн Армстронг скончался в канун Рождества.
У меня пресеклось дыхание. Значит, отец не дождался своего блудного сына…
Я выехал из Бери-Сент-Эдмундса на рассвете следующего дня, оставив аббатству щедрые пожертвования, дабы монахи отслужили достойный молебен о душе тана Свейна. Отправив обоз под присмотром Пенды в усадьбу Незерби, я поспешил в Тэтфорд, где находилась родовая усыпальница Армстронгов, чтобы помолиться над могилой отца.
Тан Свейн был из тех саксов, которые так и не смирились с владычеством норманнов в Англии. Он был еще подростком, когда Восточную Англию всколыхнуло последнее крупное восстание под предводительством храброго Хэрварда Вейка. Отец любил рассказывать, что не раз бывал проводником у повстанцев и даже сам великий Хэрвард как-то похвалил его. О том, что Хэрвард Вейк в конце концов примирился с Завоевателем и даже получил от него земли в Норфолке, Свейн не любил упоминать. Зато в нашем доме всегда звучали песни о славных деяниях этого вождя и отец не уставал повторять, что норманнам никогда не удалось бы подчинить Англию, если бы саксы не смирились и продолжали сражаться, как отважный Хэрвард.
Вся юность отца прошла в стычках с людьми короля Вильгельма. Скрываясь от властей, он уехал на север, где сохранилось много старой саксонской знати и где он рассчитывал поднять новый мятеж. Но не вышло. Саксы устали от крови, захотели жить в мире. Даже под королем-нормандцем.
С севера Свейн Армстронг привез в свой бург Незерби мою мать Милдрэд, дочь короля Гарольда. Отец свято верил, что брак с этой женщиной даст ему право самому возродить новую династию саксов. Он был честолюбив, и то, что его не захотели слушать в Норфолкшире, посеяло в нем семена раздражительности и злобы. К тому же жена рожала ему одного за другим сыновей, и тану пришлось заняться хозяйством, чтобы прокормить семью.
Таким я его и помнил: вечно чем-то недовольным, угрюмым и пользующимся любым способом, чтобы начать сеять смуту и побуждать саксов к резне. Это ему дорого обошлось. После последней вспышки бунта, уже при Генрихе Боклерке, он лишился многих своих владений, к тому же был казнен его старший сын и соратник Канут. Более того, чтобы тан из Незерби успокоился, король забрал ко двору заложниками двоих других его сыновей. Тогда отец замкнулся в себе, в своей злобе и ненависти.
Обо всех этих событиях я знал лишь по рассказам, так как был еще слишком мал и даже лиц старших братьев не помнил. Мы с моим младшим братом Этельстаном были поздними детьми, свидетельством если не страстной привязанности Свейна к супруге, то его нескончаемой мужской силы. Милдрэд, дочь Гарольда, родила ему одиннадцать детей, из которых семеро сыновей выжили. К тому же говорили, что отец обрюхатил немало крестьянок в окрестностях и даже имел связи с женами йоменов [14] , совращал их дочерей. Так что в округе нередко встречались дети, похожие на тана из рода, носящего прозвище Армстронгов [15] .
14
Йомены — свободные крестьяне-общинники.
15
Армстронг — по-старосаксонски — Сильная Рука.
Мать безропотно сносила все. Все свои силы и нежность она отдала этому смутьяну, что как вихрь ворвался в ее жизнь и увез из каменной башни ее родни на Севере, где она тихо жила со своей матерью, возлюбленной Гарольда, Эдит Лебединой Шеей. Она тосковала о прежней жизни, но никогда не жаловалась. Зато мы с Этельстаном с младенчества наслушались рассказов об огромной каменной башне ее родни, поэтому неудивительно, что оба мечтали построить для матери такую же. И теперь я знал, что в мое отсутствие брат сделал все, чтобы воплотить в жизнь ее старую мечту.
С отцом у меня всегда были сложные отношения. Младшие — я и Этельстан — были любимцами матери, но отец проводил все время со старшими. Двое братьев, что остались при нем, выросли такими же, как и отец, дебоширами и смутьянами, но все одно он их любил, а нас, малышей, не замечал. Когда я подрос, все во мне словно взбунтовалось: я стал дерзок с отцом, неуживчив, груб. Возможно, я таким образом хотел привлечь его внимание, а может, не мог простить его пренебрежения к матери, его измен ей. Так или иначе, но Свейн решил, что я паршивая овца в стаде, и меня изъяли из семьи, отправив в монастырь Святого Эдмунда в Бери.