Поединок соперниц
Шрифт:
— Тем же, что и любой мужчина делает меж ляжек своей милашки, — хмыкал Геривей Бритто.
— Нет-нет, — подавался вперед Ральф. — Леди Бэртрада по утрам долго не показывается из спальни, а когда выходит, даже все ее очарование не в силах скрыть утомленность. Клянусь волосами Пречистой Девы, выглядит она удрученной и подавленной.
— И тем не менее, — начинал я, — если будет продолжаться в том же духе, красавица Бэрт понесет в самое ближайшее время.
Мрачный Теофиль начинал гневно дышать. Ума-то у него немного, зато силой Всевышний не обидел. И я видел, как сжатая его рукой кружка так и смялась, лопнула, залив столешницу темным густым элем. Мы повскакивали, опасаясь испортить одежду, чертыхались.
Теофиль словно и не слышал нашей ругани. Не замечал и прислужника, вытиравшего столешницу и робко просившего благородного рыцаря убрать локти. А «благородный рыцарь», весь в эле и рыбьей чешуе, не двигаясь, мрачно глядел перед собой. Я видел, что старина Тео мается какой-то угрюмой медвежьей тоской. Пожалуй, он один из нашей четверки действительно искренне любил Бэртраду, и хотя куртуазности в нем было не более чем у жареной трески, своей преданностью он располагал ее к себе. Однако никто из нас не обращал всерьез внимания на страдания этого быка. Небось не дитя, сам понимает, что Бэртрада не только под руку прогуливаться с саксом прибыла в Норфолк.
— Да, явно не по нутру пришлись леди Бэрт ночи с супругом, — посмеивался я. — Может, он какой извращенец? Мало ли каких привычек нахватался на Востоке.
Но мне тут же возражал Геривей. Дескать, ему тут, в Норидже, пару раз удалось переспать с девками, каких некогда посещал и Эдгар, и они едва не мурлыкали, говоря о нем: дескать, и нежен Эдгар, и чувственен, и ласков. И это с девками-то! Нас это позабавило. Но со временем я начал догадываться, что не устраивает графиню. Бэрт женщина резкая, властная и, очевидно, в любви предпочитает тот же стиль. И хотя я не спал с ней, но знаю, что она становится резкой и раздражительной, если с ней сюсюкать, но сдается и выглядит довольной, когда применяешь силу.
Было еще нечто, что интересовало меня, — политические пристрастия графской четы. Ведь граф и графиня Норфолкские не просто сельские господа — они люди, способные влиять на политику. Поэтому у меня при Норфолках была своя осведомительница, некая Клара Данвиль, молоденькая уступчивая фрейлина, с которой я порой спал. Она мне и поведала, что Эдгар — человек Стефана, а тот всячески интригует за брата Теобальда против Матильды. И если умело взяться за этот вопрос, то раскрасавчика сакса можно выставить неблагонадежным подданным.
Я думал так, ибо изо дня в день все больше проникался ненавистью к Эдгару. Может, я просто завидовал, может, недолюбливал его, как всякий норманн не терпит сакса. Однако даже я должен был признать, что Эдгар прекрасно навел порядок в столь неспокойном крае, как Дэнло. Доходы с его владений исправно поступали в казну, он подчинил сильное восточноанглийское духовенство, свел на нет волнения своих соотечественников-саксов. Короче, усмирил Норфолкшир, как хороший наездник усмиряет норовистую лошадь.
И о лошадях. Я уже знал, что Эдгар разводит прекрасных лошадей и это занятие приносит ему неплохую прибыль — как и его торговля пряностями и его шерстяные мастерские. Увы, все начинания этого сакса были на редкость успешны, и здесь Бэртрада не прогадала — она стала женой очень богатого человека, смогла жить в роскоши, какой даже при дворе не имела. Она могла содержать двор, численностью превосходивший все разумные пределы: около трех десятков фрейлин и придворных дам, не меньше пажей, целую сотню личной прислуги, и это не считая нас — сорока рыцарей-телохранителей. И хотя меня устраивало быть капитаном столь внушительного отряда, но даже я должен был признать, что наша служба по сути лишь видимость и сиятельная графиня прекрасно обошлась бы и теми людьми, которых выделил ей супруг.
В конце августа Норидж покинули последние гости, и графская чета собиралась в поездку по своим владениям. Двор правителя не должен подолгу оставаться в одном месте: никакая, даже самая изобильная и богатая округа, не в состоянии прокормить такое множество знати и приближенных.
В связи с последним обстоятельством и произошла их первая размолвка.
В положенное время Эдгар выплатил всем нам содержание, однако поставил перед супругой вопрос о чрезмерной многочисленности ее штата. Я был свидетелем, вернее, слушателем этого разговора. Графиня то и дело повышала голос, отстаивая свое право держать при себе столько людей, сколько счел разумным предоставить ей отец. Я же понимал, что король таким образом просто избавился от немалого количества нахлебников при дворе, рассчитывая, что граф Норфолк сам разберется, кого и в каком количестве оставить при жене. Эдгар имел на это законное право, видимо, это и объяснял Бэртраде. Она же настаивала на своем.
Когда граф вышел и я увидел лицо Бэртрады, я понял, что поле боя осталось за миледи.
— Вот где он у меня!
И она торжествующе подняла сжатый кулачок.
Покинув Норидж, графская чета перво-наперво отправилась в Уолсингем — небольшой городок, место паломничества в Восточной Англии.
Бесспорно, переезды двора всегда дело хлопотное: плохие дороги, зависимость от погоды, всякое жулье, норовящее прибиться к обозу, да еще постоялые дворы, где можно испортить желудок и подхватить блох. Сама Бэртрада, правда, не испытывала подобных неудобств. Она взяла с собой всех своих дам, камеристок, пажей, личного повара, портниху, свою арабку-банщицу, своих собачек. И это не считая целой вереницы повозок со складной мебелью, собственной ванной, большим металлическим зеркалом и прочими вещами, без которых, как она уверяла, не может обойтись. Эдгар ей не перечил, однако даже Бэртрада вскоре вынуждена была признать, что передвижение с таким количеством свиты несет определенные неудобства. Ибо путешествие, казавшееся поначалу столь чудесным, скоро превратилось в кошмар. Как назло, испортилась погода, изо дня в день моросил мелкий дождь, весь этот поезд то и дело застревал в грязи, лошади теряли подковы, телеги проваливались в колдобины, дамы плакали, пажи простужались. Мне с помощниками приходилось не столько охранять ее милость, сколько постоянно делать остановки, улаживать кучу вопросов, принимать множество решений. Ну и клял же я в такие минуты драгоценную Бэрт!
В итоге получилось, что в Уолсингем, куда можно доехать за день, мы, усталые и раздраженные, прибыли лишь к вечеру третьего. Только Эдгар держался с удивительным хладнокровием, ни словом не попрекнув жену. Но она наконец поняла, что была не права. Поэтому на другой день часть ее свиты была отправлена обратно в Норидж. С этого и началось. С каждым переездом супругов — из города в город, из монастыря в монастырь — поезд графини таял, как снег. Я уже тогда почувствовал неладное, но пока не мог разобраться во всем.
Посетив после Уолсингема города побережья — Кромер, Шеринггем, Хунстантон, — мы свернули вглубь графства, двинулись в Тэтфорд. Здесь мы задержались надолго. Уже настал октябрь с его буйством красок, погода установилась, и мы охотились с утра до ночи. Эдгар почти не принимал участия в ловах, занятый делами. Бэртраду это устраивало, и она беспечно проводила время в кругу своих рыцарей.
В Тэтфорд почтить графиню прибыл известный аббат Ансельм из Бери-Сент-Эдмундса. Как я вскоре понял, Эдгара сей прелат несколько побаивался, зато перед Бэртрадой прямо-таки стелился, чем добился ее расположения. Она даже пообещала заехать в его город-аббатство, но заявила, что сначала хочет побывать в замке Гронвуд-Кастл, который Эдгар возвел специально для нее и о котором все столько говорят.