Поединок. Выпуск 10
Шрифт:
— С прокурором поцапался, — отвечал Коньков, снимая плащ. — Дело у меня забирает.
— Подумаешь, беда какая. Отдай, пусть потешится.
— А тебя, говорит, накажем.
— За что?
— Чубатова посадили… А я не согласен.
— Ах ты! Какая жалость! — всплеснула руками Лена. — Не везет этой Дашке, опять ей горе мыкать в одиночестве.
Коньков присел на лавку, снял мокрые сапоги, надел шлепанцы.
— Начфин его гробит. Но мы еще посмотрим.
— Лень, а у нас гость!
—
— Пошли! Чего расселся?
— Идем, идем, — весело отозвался Коньков, потирая озябшие руки.
Посреди зала в красном креслице важно восседал Арсё и курил свою бронзовую трубочку. На нем были легкие бурые олочи, расшитый по бортам и вороту синий халат, а на голове покоилась старомодная, плетенная из черной соломы шляпа с вуалеткой. Сбоку над щекой свисал белый ярлык с указанием цены этой шляпы. Своя же заношенная кепка лежала на коленях.
— Арсё! Какими судьбами? — радостно приветствовал его Коньков.
— В город приезжал… Шляпу покупал, — Арсё мундштуком трубочки указал на голову.
— Шляпка-то дамская!
— Ну и что? Мне очень нравится. Красивая шляпа. Внуку подарю или внучке.
— Где ты ее раскопал? Таких уж не носят лет десять.
— Почему?
— На ней вуалетка.
— Какой вуалетка? — Арсё снял шляпу и с любопытством разглядывал ее.
— А вот вуалетка, — указал Коньков на вуалетку частого плетения с черными мушками.
— Это накомарник, понимаешь, — сказал Арсё, снова примеривая на себя шляпу.
Коньков засмеялся:
— Ты бы хоть ярлык с ценой срезал.
— Это? Зачем? Красиво… И все узнают, сколько деньги платил.
— У тебя, брат, все продумано.
— Конечно, — согласился Арсё.
— Мать! А ну-ка накрывай на стол, чего погорячее! — крикнул Коньков жене, хлопотавшей в прихожей, и снова Арсё: — Как ты меня нашел?
— Наши люди говорили.
— Откуда они знают, где я живу?
— Наши люди все знают.
— Пра-авильно, — усмехнулся Коньков, принимая от Елены тарелки и расставляя их на столе.
— Я приезжал тебе говорить: Гээнта не виноватый. Гээнта не поджигал лесной склад, — сказал Арсё, понизив голос и подаваясь корпусом к Конькову.
— А кто же поджег его? — Коньков хоть и оживился, и блеснул огонек в глазах его, но губы кривились в чуть заметной усмешке.
— Боборыкин поджигал, — уверенно ответил Арсё.
— Кто тебе сказал?
— Никто не говорил… Сам знай.
Огонек любопытства, блеснувший было в глазах Конькова, снова угас, и он спросил скорее для приличия:
— Каким же образом ты узнал?
— Бабушка Оника видел… Моя жена.
— Почему же она мне не сказала? — удивился Коньков.
— Она тебя боисси.
— Что же она видела?
— Она, понимаешь, дрова собирал… Там, тайга, где лесной
— А чего она спряталась?
— Она боисси. Боборыкин смотри кругом, никого не видал. Тогда он вынимай трубка из кармана, белый. Немножко поджигай. Дым ходил из трубка. Бабушка думал, его курить будет. Нет, понимаешь. Трубка отнес в юрту. Сам на лошадка садился, уехал тайга. Бабушка домой уходил. Может, полчаса, может, час проходил… Пожар! Юрта гори! Лесной склад гори! Вот какое дело, понимаешь.
— А кто докажет, что это был Боборыкин?
— Я могу доказать, такое дело.
— Каким образом?
— Я следы видел. Лошадка искал. Всю тайгу прошел. Лошадь нашел. В ОРСе, оказывается, лошадка. Ну, где запань. Конюх мой друг. Мы выпивали немножко. Я давал ему свой нож. Хор-роший нож. Конюх давал мне писаку. Вот такое дело, — Арсё вынул сложенную вчетверо бумажку, протянул ее Конькову.
Через плечо ему заглядывала Елена и зло цедила:
— Какая сволота! Какая сволота!
Коньков развернул бумажку и прочел вслух:
— «Конюху Коновалову. Выдать лошадь под седлом подателю сего, Боборыкину. Завхоз Сметанкин. 20 сентября сего года…» Вот это бумага! — Прихлопнул ладонью по записке Коньков и радостно подмигнул жене: — Ай да Арсё! Да ты прямо Шерлок Холмс…
— Конечно, — охотно согласился Арсё.
— За это и выпить не грех, — Коньков налил всем в рюмки водки.
— Можно такое дело выпить, — Арсё бережно приподнял рюмку и, кривясь, медленно цедил водку.
Коньков помолчал для приличия, ожидая, пока Арсё закусывал свиным салом, потом спросил:
— А что за трубку положил он в юрту?
— Вот его трубка, — Арсё вынул из кармана дюралевую трубку, из которой торчал остаток истлевшего фитиля: — Там нашел, где юрта Гээнта стояла.
Коньков взял трубку, стал разглядывать ее и вдруг вспомнил: это был тот самый обрезок, которым он расшвыривал пепел на месте сгоревшей юрты. Запоздалая досада на свою оплошность вызвала в душе его горькое сожаление, он только головой покачал:
— Как же я не обратил на нее внимания? Эх, лопух я, лопух! — выругал он себя вслух.
— А при чем тут трубка? — спросила Елена. — Какая связь этой железки с пожаром?
— Типичный самопал, — Коньков передал ей трубку. — Поджигают фитиль, заталкивают его в трубку, а на конце насаживают или коробку спичек, или бутылку с бензином. Пока фитиль тлеет в трубке, поджигатель успевает далеко уйти… Это вроде примитивного бикфордова шнура… Н-да. Откуда взял он эту трубу? — спросил Коньков скорее себя, а не Арсё.