Мы живем с белокосой модисткой тоскойНа лице ее мелкие прыщики грустиМы милуемся с нею весь день-деньскойПока полночь лунойВ свору туч Не запуститИ запах романтики воньливый как лукОт зубов ее временем желтыхНе за то лиЛюблю ее больше прекрасных подругЧто сердце ееСловно пальцыИголкой и больюИсколотыНо когда убеждаюсьЧто в бумажнике черепаНет стиховЧто в душе образы выбриты наголоСнисхожу и к тебеШарлатанка любовьЯ готовПоступить на содержание наглыйНо как только щедро меня ты оценишь яУбредаю обратно свистя и чванноНеужель и в нынче только безденежьеСтрок зовет к тебе ЖаннаИ годы тащатся за мною погробным наследиемКак из вспоротой лошадиКишки по арене хвостомТак посвящен лишь трагедиямЯ один над Кузнецким МостомЗдравствуй МостТы сегодня как прежде старинныйИз окон ШанксаКак из кармана Платок спустилУ какой маникюршиТы нынче витриныЭлектрическим лаком покрылИ немного кривойСловно ствол бумерангаЧуть-чуть сгорбив спину от СиуИ в горуИз жилета высокого серого банкаЧасы вынимаешь и не видишьКоторыйДля того ль чтоб прочестьМелкий топот петитаПо афише о каком-то танго кабареТы вставляешь в свой глаз широкораскрытыйМонокль часов от БурэИ по-царскиНебрежный и по-барскиНеловкийПерекинувши сумракКак через руку пальтоТы презрительно цедишьВ разговоре с ПетровкойКак слова экипажи ландоИ автоИ проходишь к Лубянке обратноГрустяИ шутяИ скорбяЯ сегодня немного простой и до боли понятныйТебе расскажу про себяВчера в мою комнату ярким шрамомРасталкивая воздух как шалые детиВорвались шумом слова телеграммыПриеду вторник курьерским встретитьИ знаю что с каждым биением сердцаОтпадают секундыКак струпья с болячки разлукиИ что вот уже близко где-то вертетьсяДолжны курьерские стукиИ вот я вполз под вокзально стеклянную крышуСквозь припадок перронныйПодмигнувших огнейВ половодие глаз устремленныйЯ слышуЗвонкий гонгЧуть-чуть скомканных шляпой кудрейПаровоз по стальным резко судоржным жабрамИспускал словно вздох свою усталь и парИ
вот уж с пролетки золочу канделябромТвоих губ запевающих мимовстречный бульварВот одниУ тебя мы Мы рядомИ тотчас твойСмех трехцветный взвиваюНад душою как флагКто не знаетРесниц опаленных зрачками пророчестваИ сердец перекрученных неверный тик-такДайИ влажною тряпкою губ я как пыль щекиСмахну этот нежный пушокТвоих щекНе пришли что-то рыться сегодня могильщикиБормотнула в ответ как снежокСвой смешокВот бредутМои губы в бредуИ победеКак в аллееПо шееГде сразу густыНадменного цвета расплавленной медиВолос подстриженные кустыИ плывут они дальше плывыо КолумбаВдоль спины к полуострову выкруглых плечТам где рыжая родинка маленькой клумбойГде другая слезинкой не успеющей стечьИ бегут осторожно как мальчишкиВоришкиМеж грудей разбежавшихся впопыхахВпопыхахИ крадутся щекочутГде хохочутПодмышкиЧтоб резвиться как на склонахОврага на закругленныхБокахИ опятьПоднимаясь как пар над канавойВместе с запахом пьяныхИ пряныхДуховЗаблуждаются там где как гравийШебаршитМелкой дрожью дорожка зубовЭти губыТо грубыКак братоубийцы раскаяньеКогда Богу об Авеле Изолгал свой рассказНо как они нежны когда ониБлиз Иван-да-Марьи Вдруг лиловых глазТишинаТолько месяц поет насВенчая как привыкший священникТенором лучейДа сквозь окна бормочет себе что-то под носТверскаяЛаскаяЖелтых кур фонарейИ вокругСтынет звукТы молчишьИ глаза лишьКак отдушины сердца горят под лунойГосподь золотопромышленникЭту россыпь и залежьГде нашелЧтоб по-братски поделиться со мнойНо зачем эти веки летают как оводыНа уставшие взгляды садятся сосутСкажиЯвилась сейчас из какого тыЧуда на страшный мой судЯ спросил ее просто без страха и болиИбо ведал вперед ответЗначит любишьМеня полюбила давно лиИ в ответЗагрохоталоНЕ ЛЮБЛЮ НЕТТы мой близкийХорошийЕдинственный рядомТы поймиЯ только дремлюТы мне нуженТебяМне томительно надоИ поймиНе любяЯ люблюДаЯ знаюВы прекрасно и беспомощно жалкиПритворяясь живою вы мертвое имя неслиСвое сердце на прежнем и пышном катафалкеВы на кладбище увезлиВы сказали мне тихо и расплакался вечерОт того что случилось ему услыхатьЕсли мне полюбить тебя близкого нечемПриучи чтоб могла я любимою статьТы подходишь с любовью неэтоюсветнойПопытаться собратьВоедино клочкиТак пытался коснуться безумныйИ тщетноОбрезанной поездом женской рукиИ безрукая женщина горестно тщиласьПрямо в губы суя ему только рукавУ безумца губа издрожавшая биласьПустоте припавИ долго и долго безумный шарилГубами вокруг тьмуПока какой-то небесный царикГлаза не прикрыл емуВ этот мигЛишь постигНе понять не могу яОтчего ты всегдаПодставляешь високЧтоб холодным прильнул поцелуемТудаГде револьвер пиявкойПрисосаться бы могУспокойся же тихо ты в сердце моем чейНо страшен тебе голодный волчийВойЭтот хохотОн ярче он жутче он громчеСкрипения оси земнойСердце бьетсяИ босо и голоИ несетсяТряся тишинуКак земля пространством бесполымОтрывая по клочьям лунуЭтот хохот покрылся весь пеной и раной весьТы сама не живаНе мертваОтчего же не шепчешь как другиеПод занавесТрагические словаДа я знаю что тотКто бывал на кладбищеХороня любимого не смеетсяНо что жЯ душой как единственной рубашкой нищийПрикрою твою небывалую дрожьУспокоится сердцеПолное болотными огонькамиСердцеТы не смочишь слезамиКак платок вечераИ не станешь в тоскеБеспокойно вертетьсяДо шестого часа утраТвой зрачок проблеснетТочно флаг зорковыигрышныйВыпрямится изломанная бровьПосмотриЯ принес в твои хрупкие пригоршниКак хлеб твой насущный мою любовь
ЧЕТЫРЕ
Вот тянутся дниИ волочатся месяцыКак вожжи выпущенные временем из рукИ в какие страницы поместитсяЭтот страх твоих медленных мукНет Я знаю Что с тех пор как фыркнуло звездамиНебо в пляске цыгански ночнойТакой любви не бывало созданоИ мечтать боялись о любви такойЯ поднесКак флакон едкой английской солиМое сердцеК лежащей без чувств и страстейЗнаюРядом с любовью моейЛюбовь Алигьери не болейЧем любовь к проститутке гостейЭто царство огромного отсыревшего сплинаНеужель не растопитМой преданный пламенный взорЭто моя гильотинаГде каждая слезинка тяжелейИ острейЧем топорБожеВидишь какие пасхальные речиЯ втащил в ее длительный постВесь огромный свой дарНастоящей любви человечьейЕй принесКак собака поджатый свой хвостПолюбитьОтлюбитьМожет всякийИ всякийО любовь их кощунство простиНо покорнойИ чернойИ слюнявой собакеНевозможно от ног госпожи отползтиТы ГосподьНас зовущий прописными скрижалямиОтказаться от страсти от любви и землиТы влекущийНас в кущиГде в бездельиВ весельиПод пальмамиМы лениво толстеть бы моглиТы глотающий временемКак ртом китовьим СтаиМелких людишек рыбешекЧтоб в досугах своихКак решеткой зубов дверями раяОтделять от могучих святыхЗанимайся веселой своейСортировкойМалокровные души принимай понежнейНо не смейДаже мыслью коснуться неловкоЛюбимой и только моейЕсли ж душу и тело как причастья приемляТы возьмешь во царство своеЯ оставяКак книгуПрочтенную землюТоже предстану пред лицо твоеУ ключника раяКлючи сорву с поясаА на черта ли тыНа воротаАнглийских замков насажалИ рыдаяКак пьяный вломлюсь беспокоясьВ твой усыпительный залКак когда-то мой прапрапрапрадедВ руки Христа гвозди вбивалБез концаТак наследник ворвется в небесаИ воссядетНа пол тучЗалитых красным вином зариОскорбляя отцаБожеГубы мои в первый раз пронесли твоеИмяКак носильщик тяжелый чемодан на перронГосподиСлышишь ли с какою великой молитвоюБогохульник отныне к тебе устремленВот волочатся дни недели и месяцыКак вожжиОброненные временем из рукИ в какие же строки вместитсяМой страх ее новых мукЕсли кто-нибудь скажет что и это до срокаПосмеет назвать не вечной любовь моюНа него я взглянуКак глядят на пророкаИ потом как пророкаУбьюИ стогорло стозевно стоокоЗапоюТы пришлаИ со мноюСнизошлаНенежданноБахромоюРесниц надо мноюЗвеняТы прости меня грешного жуткая ЖаннаЧто во многих доныне нашлаТы меняИ за все за другое прости меняИ за запонку и за то что тебе темноКто причастен твоему обожженному имениТот святой и погибший давноВстало долгое лето любви опаленнойТолько листьями кленаТвойКапот вырезнойТолько где то шуменье молвы отдаленнойА над нами блаженный утомительный знойИ от этого знояС головоюПогрузитьсяВ слишком теплое озеро голубеющих глазИ безвольно запутатьсяКак в осокеВ ресницахПрошумящих о нежности в вечереющий часИ совсем обессилев от летнего чудаГде нет линий угловНету словИ нет грезВ этих волнах купаться и вылезть оттудаЗакутаться мохнатыми простынями волосТвое имя пришло по волнеНе тоняИздалечеКак Христос пробирался к борту челнокаТак горите жеГуб этих тонкие свечиПод мигающимПламенем языкаТы пришла далека и близка всяИ на мне запеклась как кровьТак славьсяКоль славна славьсяСобачья моя любовьТолько страшно одноИ на шеюТы накинешь словно петлюЕсли губы твои вдруг сумеютПрошептать мне люблюЯ надменный и радостный тебя поцелуюИ ослепнуКак узник увидевший яростный светИ той не станетКакуюИскалТысячу девятьсот семнадцать летИ в огромном курьерском запевающей похотиМы как всеКак другие полетимПоскользимИ не станет сжигающей в хохотеТруп любимого сердцаНе желая расстаться с ним
1918 г.
(источник — В. Шершеневич «Листы имажиниста»,
Ярославль, «Верхне-Волжское книжное издательство», 1997 г.)
СЛЕЗЫ КУЛАК ЗАЖАТЬ
Отчаянье проехало под глаза синяком,В этой синьке белье щек не вымою.Даже не знаю, на свете какомШарить тебя, любимая!Как тюрьму, череп судьбы раскрою ли?Времени крикну: «Свое предсказанье осклабь!»Неужели страшные пулиВ июлеВ отданную мне грудь, как рябь?!Где ты?Жива ли еще, губокрылая?В разлуке кольцом горизонта с поэтомОбручена?Иль в могилу тело еще неостылое,Как розовая в черный хлеб ветчина?Гигантскими качелями строк в синевуМолитвы наугад возношу...О тебе какой?О живойИль твоей приснопамятной гибелью,Бесшабашный шут?!Иль твоей приснопамятной гибелью,Ненужной и жуткой такой,Ты внесешься в новую библиюВеликомученицей и святой;А мне?.. Ужасом стены щек моих выбелю.Лохмотья призраков становятся явью.Стены до крови пробиваю башкой.Рубанком языка молитвы выстругав.Сотни строк написал я за здравье,Сотни лучших за упокой.Любимая! Как же? Где сил, чтобы вынестиЭтих дней полосатый кнут.Наконец, и мой череп не дом же терпимости,Куда всякие мысли прут.Вечер верстами меряет згу.Не могу.От скрипа ломаются зубы.Не могу.От истерик шатается грудь.Неужели по улицам выпрашивать губы,Как мальчишка окурок просит курнуть.Солнце рыжее, пегоеПо комнате бегаетБосиком.Пустотою заскорузлое сердце вымою.Люди! Не знаю: на свете какомНеводом веры поймаю любимую.О нас: о любимой плюс поэте —Даже воробьи свистят.Обокрали лишь двух мы на свете,Но эти Покражу простят.На однуЧашку все революции мира,На другую мою любовь и к нейЛуну,Как медную гирю, —И другая тяжелей!Рвота пушек. По щекам равнин веснушками конница.Шар земной у новых ключей.А я прогрызаю зубами бессонницыГустое тесто ночей.Кошки восстаний рыжим брюхом в воздухеИ ловко на лапы четырех сел.Но, как я, мечтал лишь об отдыхеВ Иерусалим Христа ввозивший осел.Любимая!Слышу: далеко винтовка —Выключатель счастья — икнет...Это, быть может, кто-то неловкоЛицо твое — блюдо весны —Разобьет.Что же дальше? Любимая!Для полной весныНужно солнце, нагнущее выю,Канитель воробьев и смола из сосны,Да глаза твои сплошь голубые.Значит: больше не будет весны?Мир присел от натуги на корточкиИ тянет луну, на луче, какБурлак.Раскрываю я глаз моих форточки,Чтобы в черепе бегал сквозняк.Счастья в мире настанет так много!..Я ж лишенИ стихов и любви.Судьба, словно слон,Подняла свою ногуНадо мною. Ну, что же? Дави!Что сулят?— В обетованную землю выезд?Говорят— Сегодняшний день — вокзал.Слон, дави! Может, кровь моя выест,Словно серная капля, у мира глаза.В простоквашу сгущая туманы,На оселкеМоих строк точу топор.Сколько раз в уголкеЯ зализывал раны!Люди! Не жаловался до сих пор.А теперь города повзъерошу я,Не отличишь проселка от Невского!Каждый день превращу я в хорошуюСтраницу из Достоевского!Череп шара земного вымою —И по кегельбану мира его легкоМоя рука.А покаДаже не знаю: на свете какомШарить тебя, любимая?!Судьба огрызнулась.Подол ее выпачканТвоим криком предсмертным...О ком? А душа не умеет на цыпочкахТак и топает сапогом.Небо трауром туч я закрою.Как кукушка, гром закудахчет в простор.На меня свой мутный зрачок с ханжоюГрафин, как циклоп, упер.Умереть?Не умею. ВедьОстановка сердца отменяется...Одиночество, как лапу медведь,Сосет меня ночью и не наедается.Любимая! Умерла. Глаза, как конвой,Озираются: Куда? Направо? Прямо?Любимая!Как же? А стихам каковоБез мамы?С 1917-го годаВ обмен на золото кудрей твоихВсе стихи тебе я отдал.Ты смертью возвращаешь их.Не надо! Не надо! Куда мне?!Не смеюТвоим именем окропить тишину.Со стихами, как с камнемНа шее,Я в мире иду ко дну.С душою растерзанней рытвин ГалицииОстывшую миску сердца голодным несу я.Не смею за тебя даже молиться,Помню: «Имени моего всуе...»Помню: сколько раз с усопшей моеюВыступал на крестовый поход любви.Ах, знаю, что кровь из груди была не краснее,Не краснее,Чем губы твои.Знаю: пули,Что пели от болиВ июлеФьють... фыоть...Вы не знали: в ее ли,В мою лиВжалились грудь.Мир, бреди наугад и пой.Шагай, пока не устанут ноги!Нам сегодня, кровавый, с тобойНе по дороге!!!Из Евангелья вырвал я начистоО милосердьи страницы и в згу —На черта ли эти чудачества,Если выполнить их не могу.Какие-то глотки святых возвещали:«В началеБыло слово...» Ненужная весть!Я не знаю, что было в начале,Но в конце — только месть!Душа обнищала... Душа босиком.Мимо рыб молчаливыхИ болтливыхЛюдей мимо я...Знаю теперь, на свете какомНеводом нежности поймаю любимую!Эти строки с одышкой допишет рука,Отдохнут занывшие плечи, —И да будет обоим земля нам легка,Как легка была первая встреча.
1919 г.
(источник — В. Шершеневич «Листы имажиниста»,
Ярославль, «Верхне-Волжское книжное издательство», 1997 г.)
Я МИНУС ВСЕ
От окна убежала пихта,Чтоб молчать, чтоб молчать и молчать!Я шепчу о постройках каких-тоГубами красней кирпича.Из осоки ресниц добровольцыДве слезы ползли и ползли.Ах, оправьте их, девушки, в кольца,Как последний подарок земли.Сколько жить? 28 иль 100?Все нашел, сколько было ошибок?Опадает листок за листом,Календарь отрывных улыбок.От папирос в мундштуке никотин,От любви только слезы длинные.Может, в мире я очень один,Может, лучше, коль был бы один я!Чаще мажу я йодом зариВоспаленных глаз моих жерла.В пересохшей чернильнице горлаВялой мухой елозится крик.Я кладу в гильотину окнаНикудышную, буйную голову.Резаком упади, луна,Сотни лет безнадежно тяжелая!Обо мне не будут трауры крепово виться,Слезами жирных щек не намаслишь,Среди мусора хроник и передовицСпотыкнешься глазами раз лишь.Втиснет когти в бумагу газетный станок,Из-под когтей брызнет кровью юмор,И цыплята петита в курятнике гранок:— Вадим Шершеневич умер!И вот уж нет меры, чтоб вымерить радиусТвоих изумленных зрачков.Только помнишь, как шел я, радуясь,За табором ненужных годов.Только страшно становится вчуже,Вот уж видишь сквозь дрогнувший молью туман.Закачался оскаленный ужас,И высунут язык, как подкладкой карман.Сотни их, кто теперь в тишине польютЗа катафалком слезинками пыль.Над моею житейскою небыльюВоскреси еще страшную быль!Диоген с фонарем человеке стонет, —Сотни люстр зажег я и сжег их.Все подделал ключи. Никого нет,Кому было б со мной по дороге.Люди, люди! Распять кто хотел,Кто пощады безудержно требовал.Но никто не сумел повисеть на крестеСо мной рядом, чтобы скучно мне не было.Женщины, помните, как в бандероль,Вас завертывал в ласки я, широкоокий,И крови красный алкогольИз жил выбрызгивался в строки, —И плыли женщины по руслам строкБаржами, груженными доверху,А они вымеряли раскрытым циркулем ног:Сколько страсти в душе у любовника?Выбрел в поле я, выбрел в поле,С профилем точеного карандаша!Гладил ветер, лаская и холя,У затона усы камыша.Лег и плачу. И стружками стон,Отчего не умею попроще?!Липли мокрые лохмотья воронК ельным ребрам худевшей рощи.На заводы! В стальной монастырь!В разъяренные бельма печьи!Но спокойно лопочут поршней глистыНа своем непонятном наречьи.Над фабричной трубою пушок,Льется нефть золотыми помоями.Ах, по-своему им хорошо.Ах, когда бы им всем да по-моему!О Господь! Пред тобой бы я стих,Ты такой же усталый и скверный!Коль себя не сумел ты спасти,Так меня-то спасешь ты наверно!Все, что мог, рассказал я начерно,Набело другим ты позволь,Не смотри, что ругаюсь я матерно.Может, в этом — сладчайшая боль.Пусть другие молились спокойненько,Но их вопль был камень и стынь.А ругань моя — разбойникаПоследний предсмертный аминь.Но старик посмотрел безраздумнейИ, как милостынь, вынес ответ:— Не нужны, не нужны в раю мнеПраведники из оперетт.Так куда же, куда же еще мне бежать?Об кого ж я еще не ушибся?Только небо громами не устанет ли ржатьНадо мной из разбитого гипса?!Вижу, вижу: в простых и ржаных облакахВасильки тонких молний синеют.Кто-то череп несет мой в ветровых рукахПривязать его миру на шею.Кто стреножит мне сердце в груди?Створки губ кто свинтит навечно?Сам себя я в издевку родил,Сам себя и убью я, конечно!Сердце скачет в последний по мерзлой душе,Горизонт мыльной петли все уже.С обручальным кольцом веревки вкруг шеиЗакачайся, оскаленный ужас!
1920 г.
(источник — В. Шершеневич «Листы имажиниста»,
Ярославль, «Верхне-Волжское книжное издательство», 1997 г.)
ЗАВЕЩАНИЕ
Сергею Есенину
Города смиренный сын, у каменной постели умирающего отца,Преклоняю колени строф, сиротеющий малый;И Волга глубокая слез по лицуКатится: «Господи! Железобетонную душу помилуй!»Все, кто не пьян маслянистою лестью,Посмотрите: уже за угломОпадают вывесок листья,Не мелькнут светляками реклам.Электрической кровью не тужатсяВены проволок в январе,И мигают, хромают и ежатсяПод кнутами дождя фонари.Сам видал я вчера за Таганкою,Как под уличный выбред и вой,Мне проржав перегудкою звонкою,С голодухи свалился трамвай.На бок пал и брыкался колесами,Грыз беззубою мордой гранит;Над дрожащими стеклами мясамиЗачинали свой пир сто щенят.Даже щеки прекраснейшей улицыПокрываются плесенью трав...Эй, поэты: кто нынче помолитсяУ одра городов?..Эй, поэты! Из мощных мостовых ладонейВсесильно выпадает крупа булыжника, и не слышен стукМолотков у ползущих на небо зданий, —Города в будущее шаг!Эй, поэты! Нынче поздно нам быть беспокойным!Разве может трубою завыть воробей?!К городам подползает деревня с окраин,Подбоченясь трухлявой избой.Как медведь, вся обросшая космами рощи,Приползла из берлоги последних годин.Что же, город, не дымишься похабщиной резче,Вытекая зрачками разбитых окон?!Что ж не вьешься, как прежде, в веселом кеквоке?Люди мрут — это падают зубы из рта.Полукругом по площади встали и воют зеваки,Не корона ли ужаса то?Подошла и в косынке цветущих раздолийОбтирает с проспектов машинную вонь.И спадает к ногам небоскреба в печалиКрыша, надетая встарь набекрень.О проклятая! С цветами, с лучиной, с короюИ с котомкой мужицких дум!Лучше с городом вместе умру я,Чем деревне ключи от поэм передам.Чтоб повеситься, рельсы петлею скручу я,В кузов дохлых авто я залезу, как в гроб.Что же, город, вздымаешь горчей и горчееК небесам пятерню ослабевшую труб?!Инженеры, вы строили камни по планам!Мы, поэты, построили душу столиц!Так не вместе ль свалиться с безудержным стономУ одра, где чудесный мертвец?!Не слыхали мы с вами мужицких восстаний,Это сбор был деревням в поход.Вот ползут к нам в сельском звоне,Словно псы, оголтелые полчища хат.«Не уйти, не уйти нам от гибели!»Подогнулись коленки Кремля!Скоро станем безумною небыльюИ прекрасным виденьем земли.Поклянитесь же те, кто останетсяИ кого не сожрут натощак, —Что навеки соленою конницейБудут слезы стекать с ваших щек.Два румянца я вижу на щеках бессонниц.Умирающий город! Отец мой! Прими же мой стон!На виске моем кровь — это первый румянец,А второй — кирпичи упадающих стен.
1921 г.
(источник — В. Шершеневич «Листы имажиниста»,
Ярославль, «Верхне-Волжское книжное издательство», 1997 г.)
АНГЕЛ КАТАСТРОФ
Истинно говорю вам: года такого не будет!..Сломлен каменный тополь колокольни святой.Слышите: гул под землею? Это в гробе российский прадедПотрясает изгнившей палицей своих костей.Жизнь бродила старухой знакомой,Мы играли ее клюкой.Я луну посвящал любимой,Приручал я солнце ей.И веселое солнце — ромашкой,Лепестки ее наземь лучи.Как страницы волшебной книжки,Я листал этот шепот ночей.Я транжирил ночи и песни,Мотовство поцелуев и слез,И за той, что была всех прекрасней,Словно пес, устремлялся мой глаз.Как тигренок свирепый, но близкий,За прутьями ресниц любовь.Я радугу, как рыцарь подвязку,Любимой надевал на рукав.Было тихо, и это не плохо,Было скучно мне, но между тем,Оборвать если крылья у мухи,Так и то уж гудело, как гром.А теперь только ярмарка стона,Как занозы к нам в уши «пли»,Тихой кажется жизнь капитана,Что смываем волной с корабля.Счастлив кажется турок, что на колБыл посажен султаном. СиделБы всю жизнь на колу да охал,Но никто никуда бы не гнал.Казначейство звезд и химеры...Дурацкий колпак — небосклон,И осень стреляет в заборыКрасною дробью рябин.Красный кашель грозы звериной,И о Боге мяучит кот.Как свечка в постав пред иконой,К стенке поставлен поэт.На кладбищах кресты — это вехиЗаблудившимся в истинах нам.Выщипывает рука голодухиС подбородка Поволжья село за селом.Все мы стали волосатей и проще,И все время бредем с похорон.Красная роза все чащеЦветет у виска россиян.Пчелка свинцовая жалитЧаще сегодня, чем встарь.Ничего. Жернов сердца все перемелет,Если сердце из камня теперь.Шел молиться тебе я, разум,Подошел, а уж ты побежден.Не хотели ль мы быть паровозомВсех народов, племен и стран?Не хотели ль быть локомотивом,Чтоб вагоны Париж и Берлин?Оступились мы, видно, словомПоперхнулись, теперь под уклон.Машинист неповинен. КолесаВ быстроте завертелись с ума.Что? Славянская робкая раса?Иль упорство виновно само?О, великое наше холопство!О, души мелкорослой галдеж!Мы бормочем теперь непотребство,Возжелав произнесть «0тче наш».Лишь мигают ресницами спицы,Лишь одно нам: на дно, на дно!Разломаться тебе, не распетьсяОбручальною песней, страна!Над душой моей переселенцаПроплывает, скривясь, прозвеневБубенцом дурацким солнца,Черный ангел катастроф!
1921 г.
(источник — В. Шершеневич «Листы имажиниста»,
Ярославль, «Верхне-Волжское книжное издательство», 1997 г.)