Поэмы

Пшавела Важа

5

Настали праздники. Село Спешит к молельне благочинно. Чтобы от сердца отлегло, Усердно молится община. Немало женщин и мужчин Пришло с быком или с бараном, Чтоб принял жертву властелин Заступник их на поле бранном. Кто с затуманенным челом Подходит молча к хевисбери? Клинок сверкает серебром, Бычок стоит у самой двери. "Скажи, Алуда, за кого Приносишь жертву ты сегодня? Спросил с порога своего Служитель капища господня. Наш властелин Гуданский Крест — Велик и силен над селеньем, И все рабы его окрест Сильны его благоволеньем. Хевсуров любит властелин, Поверь, средь них не ты один Угоден праведному небу. Кому ж ты хочешь честь воздать?" И, обнажив кинжал, читать Он собирается дидэбу. "Я эту жертву приношу За некрещеного Мунала. Благослови ее, прошу, Чтоб честь героя не страдала. Исполни, Бердия, обряд, Бычка я, видишь, не жалею, Чтоб не попал галгаец в аду Подобно вору и злодею" "Что? Ты неверного почтить Желаешь как христианина? Иль ты рехнулся, может быть, Прикончив этого кистина? Бывало, дед и прадед твой Гордились каждою победой. Побойся господа, герой, Наветам дьявольским не следуй! Как, не пойму я, сорвалось Из уст твоих такое слово? Впервые разве довелось Убить тебе кистина злого? Стыдись! Над башнею твоей Десницы их висят от века. Ты можешь мост через ручей Сложить из них для человека. Что толковать нам про быка! Ты и козленка-сосунка Не заколол за эти годы, И вдруг, извольте, славословь Тебе собачью эту кровь Из трижды проклятой породы! Пусть небо наземь упадет, Пусть вся земля испепелится, Когда, несчастный сумасброд, За киста буду я молиться" В испуге Бердия затих, Затрясся в страхе у порога… "Не

отвергай меня, старик, Коль ты взаправду веришь в бога! Я — раб Гуданского Креста, Хевсур я, преданный святыне, И мы с тобою неспроста Принадлежим к одной общине". — "Напрасно треплешь языком, В беспутной речи мало толку!" Алуда вспыхнул и лицом Мгновенно стал подобен волку. И выхватил он франкский меч, И сталь на солнце засверкала, И голова бычачья с плеч Перед молельнею упала. И молит господа герой. Не засчитай во грех, владыка, Что жертву собственной рукой Заклал тебе я, горемыка. Не посчитай за лютый грех Святую жертву за Муцала, Он был в бою отважней всех, Таких героев нынче мало" И, ощетинившись в ответ, Народу крикнул хевисбери. "Смотрите, люди, ваш сосед Уже не думает о вере! Рукой он собственной заклал Быка за подлого кистина! Неужто думает бахвал, Что пощадит его община? Сомкнитесь около меня, Сыны хевсурские! Покуда Не пустим в дело мы огня, Не образумится Алуда. Пойдем размечем, разнесем Его жилище! Пусть отныне, Изобличенный всем селом, Он ищет крова на чужбине. Гоните прочь его ребят, Жену, достойную проклятья! Пускай в Гудани завопят Его двоюродные братья! Громите башню наглеца, Сжигайте все запасы хлеба! Пусть наши радует сердца Огонь, поднявшийся до неба. Его баранов и овец Возьмите в общее владенье. Да проклянет его творец! Он не достоин сожаленью". И стали сумрачны, как ночь, Вокруг собравшиеся люди, И даже Миндия помочь Не в силах бедному Алуде. Скрестил он руки, строг и хмур, Едва удерживая слезы, А из толпы шальных хевсур Уже посыпались угрозы. Ревет толпа, пьяным-пьяна, И лязг мечей подобен буре, И побледневший как стена, Ударов ждет Кетелаури. И в этот миг перед толпой Мальчишек высыпала стая, Сухой отрубленной рукой Перед собою потрясая. "Привет вам, мужи! Добрый час! Сказал один из них учтиво. Я кисть врага достал для вас, В награду дайте ковшик пива. Огромный ворон, друг могил, Ее к утесу уносил, Я выстрелил в него из лука, И ранен был в крыло злодей, И уронил он из когтей Свою добычу возле луга. Хевсуры, Миндия сказал, Вот та кистинская десница, Из-за которой стар и мал Сегодня ропщет и грозится. Ее Алуде я принес, Но он не взял ее, бедняга, И я тогда же под откос Швырнул ее на дно оврага". — "Нам песьи лапы не нужны! — Воскликнул Бердия, пылая. — Мы не питомцы сатаны, Хевсуры мы, владельцы края!" И вновь десницу под откос Швырнул собаке на съеденье, Но не берет подачки пес, Сидит и воет в отдаленье. "Смотрите, Бердия твердит, Весь ощетинивiаись от злости, Народ недаром говорит, Что пес не жрет собачьей кости"[ И руку киста на крючке Мальчишки целый день таскают…

б

Бушует вьюга. Вдалеке Ущелья снегом засыпает. Шумя и воя, с голых скал В овраг срывается обвал, В снегу тропинка потонула, И синий лед и белый снег Сковали лоно горных рек, И не слыхать речного гула. Кому там жизнь не дорога? Кто там бредет навстречу бедам? Шагает путник сквозь снега, И пятеро плетутся следом. Завыли волки за бугром… Рыдает женщина: "Беда мне! Где наш очаг? Где отчий дом? Теперь там ворон бьет крылом И камня больше нет на камне". Алуду умоляет мать: "Постой, сынок, я ослабела, Уж не под силу мне шагать, Жена твоя отстала Лела. Совсем ребята извелись, Заледенели, видно, ноги… Куда, забравшись в эту высь, Бредем в снегу мы, без дороги? Неужто твой не нужен труд Хевсурам нашего селенья? Где мы найдем теперь приют? Получим где успокоенье? Куда б мы только ни пришли, Нас обольют потоком брани, И никогда родной земли Мы не увидим в наказанье. Теперь-то вижу я сама, Как трудно с родиной расстаться! Сошла от горя я с ума, Пора в могилу собираться. Тьма в сердце прянула столбом, Дрожат, не двигаются ноги. Где ты, могильный отчий холм, Родные горные отроги?" "Довольно, бабы, причитать! — Алуда отвечал сурово. — Иди вослед за мною, мать, Пути не видно здесь иного. Не накликайте гнев Креста, О людях не судите худо" И на родимые места Один лишь раз взглянул Алуда: "Прощай, прощай, родимый дом, Прощай, моя охота турья, Где солнце мне светило днем, Где по ночам стонала буря! Прощай, мой Крест, мой властелин, Податель силы и отваги!" И путники среди теснин Исчезли в холоде и мраке. Оцепенели гребни скал, Там ветер крылья распластал, И за уступом перевала, Где след метелью занесен, Как отдаленный робкий стон, Рыданье женщины пропало. И за уступом перевала, Где след метелью занесен, Как отдаленный робкий стон, Рыданье женщины пропало.

1889 Перевод К Заболоцкого

Гоготур и Апшина

(Старинный рассказ)

I

Во всем роду Миндодаури, Как говорят в селенье Бло, Один Апшина, полон дури, Худое выбрал ремесло. Он грабит не друга и друга, И, словно ханская казна, Его разбойничья лачуга Добром захваченным полна. Но нам известно и другое: Сильней Апшины — Гоготур, Чуть только двинет он рукою, — На землю падает хевсур. Однажды, полон восхищенья, Изволил царь о нем сказать: "Мой Гоготур в пылу сраженья Сильней, чем тысячная рать. Его десница из булата, А сердце кованая медь. Любого может супостата Он усмирить и одолеть. Он сотни раз проверен мною. Как ангел смерти величав, Толпу врагов перед собою В смятенье гонит этот пшав. Так ветер гонит вдаль солому, Так ураган несет ладью… Должно бить, служат удалому Святые ангелы в бою". Не раз просил его владыка Собой украсить царский двор, Но своенравный горемыка Не захотел покинуть гор. "О царь, — твердит он, жизнь в долине Не для меня. Подумай сам, Какая выгода дружине, Коль я спущусь в долину к вам? Когда меня не овевает Прохладный горный ветерок, Моя душа изнемогает И не могу я, видит бог, Ни пить, ни есть… Томясь от скуки, Брожу я в мире сам не свой. Нет, мне не вынести разлуки С моей родимой стороной!" Одно тревожит Гоготура: Уж в продолжение двух лет Оружью пшава и хевсура Работы подходящей нет. Но он и дома не без дела, Он землю пашет день-деньской, Ворчит: "Война так бейся смело, А нет размахивай косой. Великий грех для земле дела Ходить с оружьем на разбой". И мало, что ему неведом Обычай зверский грабежа, Чтоб поругался он с соседом, Не помнит ни одна душа. Бывало, старую чинару На плечи взвалит и несет, Иль за деревней Копча пару Оленей вдруг подстережет. Домой лишь к вечеру вернется, Присядет возле очага, Покурит трубку, а взгрустнется Пандури снимет с косяка, Зальется песней удалою, Да так, что вздрогнет потолок, А коль притопнет вдруг ногою Земля уходит из-под ног.

II

Известно, женскую натуру Не ставят издавна ни в грош: Что ни приспичит бабе сдуру, Хоть вынь ей, глупой, да положь! Ито ей надо, и другое, И как ты с нею ни хорош, Болтает, на дает покоя, А что болтает не поймешь. О славе мужа возмечтает, Ей все другое — трын-трава! Пусть грабит он и убивает, Она одна во всем права. Пусть он и кстати и некстати Своим ору дует мечом, Лишь только б шелковые платья Ей доставались нипочем. Пристала баба к Гоготуру: "На черта силища тебе, Когда, бездельничая сдуру, Всегда покорен ты судьбе? Зачем тебе твое дреколье, К чему тебе твой франкский меч? Смотри, он рвется на раздолье, Чтоб головы летели с плеч, А ты ни с места. Поневоле Слезами должен он истечь. Коль ты и вправду молодчина, Ударь кого-нибудь мечом! Хоть оборви башку с кистина, Но возвратись с его добром. Болтают люди: у Апшины Весь конь украшен серебром". "О чем ты мне толкуешь, баба? — Сердито отвечает муж. — Мозги ворочаются слабо, Иль от безделья мелешь чушь? Мне жизнь бы вмиг осточертела, Когда б я ел чужой кусок, И не твое, болтунья, дело Судить-рядить про мой клинок. Чесала б лучше шерсть, дуреха. Носки вязала б для ребят. Махать мечом тогда неплохо, Когда нагрянет супостат. Еще не кликнул царь могучий: "К оружью, славный мой народ! Пускай из Пшавии дремучей Выходят воины в поход, Пусть Гоготур, подобно туче, Их в бой за родину ведет!" Нет! Видно, время не приспело Мой меч из ножен вырвать вон: Рубить врагов он может смело, Но для друзей не страшен он. Когда грозили басурмане И шли с оружием на нас, Я гнал их войско с поля брани, Как стадо туров гонит барс. Я семь мечей до рукоятки Иссек в боях, кинжал восьмой. Коль ты не ведьма в бабьем платье, Скажи, к чему упрек мне твой?" "Да я к тому клоню, несчастный, Что не кормилец ты семье. Что пользы дому, коль опасный Твой враг в позоре и ярме? Подумаешь! А что с собою Принес с войны ты, кроме ран? Кичиться славою одною Не сладко, если пуст карман!" И в огорчении великом Поднялся витязь, полный сил, И подпоясав чоху лыком, Свой меч на пояс прицепил. Огромный, тяжкий, словно древо. С женой он спорить перестал, На спину щит закинул слева, Кремневый справа самопал, Итак сказал: Довольно брани! Поеду я на мир взглянуть. Быть может, и твои желанья Исполню я когда-нибудь! И усмехнувшись на прощанье, Пустился витязь в дальний путь.

III

Была весна. Цвели фиалки. Надев весенний свой убор. Цветами покрывались балки И зеленели склоны гор. Последний стаял снег в лощинах. Расселись птицы по кустам. Самец-олень, рога раскинув, К зеленым тянется листам. Мир под весенним покрывалом Глядит спросонок в глубь реки, Где мчит Арагва вал за валом, Вздымая камни на куски. Сочится влага вниз по скалам, В верховьях тают ледники. У камня древнего Копалы, С глубокой думой на челе, Пшав, наподобие обвала, В своем качается седле. Навстречу доблестному мужу, Веселой песнею звеня, Какой-то всадник гонит Лурджу — Голубоватого коня. Привыкший к крови и победам, Нарядной чохою покрыт, Летит гулякой он отпетым, Лишь пыль летит из-под копыт. Увидел витязя Апшина И усмехнулся, удивлен, И наскочил на исполина, И грубо выругался он, И меч его блеснул старинный, Рукою дерзкой обнажен. Разбойник рвется в бой опасный, Как подобает удальцу: "Сдавай оружье, пшав несчастный, Оно бродяге не к лицу! Ну, что глядишь, беды не чуя? Зовут Апшиною меня! Живей, не то скажу мечу я: — А ну-ка, сбрось его с коня!" И захотелось Гоготуру Узнать поближе молодца. "Взмолюсь-ка, думает, хевсуру, Прикинусь, будто я — овца. Пойдет ли он на преступленье, Или беднягу пощадит? Неужто в нашем он селенье Не по заслугам знаменит?" "Да что ты, братец? Да за что же? Сказал он вслух. — Ведь я не пес! Я человек, как ты, и тоже Я не в навозной куче рос. Коль и взаправду ты Апшина, Побойся бога, удалец! Ведь без меча я не мужчина, Ведь без оружья мне конец. Как снова сяду на коня я, Как посмотрю на солнце я? "Не муж ты — тряпка ты дрянная!" Родная скажет мне семья. Неужто я не лучше тряпки? Молю тебя, воитель скал, Не заставляй ходить без шапки, Чтоб из девался стар и мал. Ты человек великой славы, Ия не враг тебе, герой. Коли избавишь от расправы, Навеки раб я буду твой!" "Не время мне, болтать с тобою, Снимай оружье с дюжих плеч! Должно быть, редкостного боя Твое ружье и дорог меч. Уже семь дней, как никого я Не мог в ущелье подстеречь. Снимай ружье без промедленья, Не то заставлю жрать песок, И поплывешь ты по теченью, Как пень, обрушенный в поток!" Снял Гоготур свой меч старинный, И щит, и верный самопал. И поравнялся он с Апшиной, И неожиданно сказал: "Итак, гоняясь за добычей, Ты предаешься грабежу? Стой, негодяй! За твой обычай Тебе я череп размозжу" И злоба в сердце Гоготура Неистовая поднялась, И он сорвал с седла хевсура, Избил его и бросил в грязь. Лежит грабитель на дороге, Позеленевший, чуть живой, Хотел бы встать, да руки, ноги Скрутил противник бичевой. Скрутил и молвит: Если сдуру Тебя терпели до сих нор. Ты захотел и Гоготуру На шею сесть, проклятый вор? Ты не хотел послушать пшава, Тебе расправа нипочем, За это я имею право Теперь владеть твоим мечом. Твой конь мне также пригодится, Не откажусь и от коня, Ему ль служить у нечестивца? Пусть лучше служит у меняя. Весь почернев, лежит Апшина, Горит от злобы и стыда. Бормочет: "Что за чертовщина. Откуда эта мне беда? Ты с виду, витязь, словно туша, И неуклюж, и неудал. Но как я доблестного мужа В твоем обличье не узнал? Тебя зовут непобедимым, И впрямь ты крепок, словно тур. Хотел бы я, чтоб побратимом Ты был мне, славный Гоготур! Хоть стыдно мне, но заклинаю Мои доспехи возврати, А нет — так я предпочитаю С твоим кинжалом спать в груди". "Ага, теперь ты стал умнее, Теперь-то ты увидел сам, Куда ведут твои затеи И каково сносить их нам! Что может быть на свете хуже. Чем потерять свой добрый меч? Коль отдал муж свое оружье, Ему осталось в землю лечь! Забыл ты господа, Апшина! Мы оба в Грузии живем. Так как же смеешь ты, детина, Обезоруживать грузина, Когда враги кишат кругом? Зачем, бессовестный бродяга, Ты всюду рыщешь, словно вор, Как черноухая собака. Чужой обнюхиваешь двор? Ты голоден? Скажи об этом, Я дам баранины бедро! А ты мошенником отпетым Чужое копишь серебро! Махать мечом тебе охота? Ты нарожон желаешь лезть? Найдется и тебе работа Врагов у нас немало есть! Когда их сотня устремится. Чтобы стереть тебя в песок, И утомится вдруг десница. И переломится клинок, Но ты другой клинок достанешь И, налетая на отряд, Врагов рубить не перестанешь, Весь потный с головы до пят, Тогда скажу я, что достоин Носить ты меч, что ты герой. А коль не так, какой ты воин? Ты хуже бабы, милый мой! У тех, кого ты мог доныне Громить и грабить без стыда, Отваги нету и в помине, Им биться с витязем беда. Ходить бы им за бабой следом, Да пресмыкаться у крылец! Жаль, что доселе был неведом Тебе удалый молодец. Нет, мне не впрок твое оружье, Ходившее кривым путем, У Гоготура меч не хуже, Кинжалов, ружей полон дом. Вставай, Апшина, бог с тобою, Бери оружье и коня! Но помни. хвастаясь собою, Не забывай и про меня. Будь мне свидетелем Копала, Ты в честь Хахматского Креста Все то, что здесь с тобою стало, Откроешь людям дочиста!" И развязав Апшине руки, Беднягу поднял Гоготур, И встал Апшина, полон муки, И так сказал он, слаб и хмур: "Считал столпом непобедимым Себя я, глупый, но теперь Сидеть мне дома нелюдимом И нос не высунуть за дверь! Давай друг друга мы обнимем, Я полюбил тебя, поверь!" И обнял витязя Апшина. Поцеловался с удальцом, И тотчас вынул из хурджина Бурдюк, наполненный вином. Враги под старою чинарой Расположились на привал. Апшина, рог наполнив старый, Такую здравицу сказал: "Живи, могучий пшав, доколе С небес спускается роса, Пока под солнцем зреет поле, Пока качаются леса! Покуда куль базарной соли Не принесет нам муравей. Пусть Крест Лашарский в сей юдоли Хранит тебя рукой своей" И слово здравицы ответной Сказал Апшине Гоготур: "Пусть и тебя тропой заветной Ведут святыни, мой хевсур! Чуждайся, витязь, святотатства, Простись навеки с грабежом И пусть отныне наше братство Цветет и крепнет с каждым днем" И серебра с ножон кинжала Апшина в водку наскоблил, И каждый, как друзьям пристало. Свой рог охотно осушил. В довольстве, дружбе и веселье, Как дети матери одной, Они друг другу песни спели, Обычай справив вековой, И, напоив коней в ущелье, К себе отправились домой.

IV

Еще далеко до рассвета, Хоть глаз коли от темноты. Могильным саваном одеты, Томятся шримс хребты, Они и посредине лета Стоят, закованные в льды. Одни лишь туры там гуляют Над крутизною диких скал, Да из ущелья завывает Хевсурской речки мутный вал. Вот на окраине селенья, Подъехав, кто-то стукнул в дверь: "Жена, вставай без промедленья, Не время нежиться теперь. За бабью глупость ты отныне Крестом Хахматским проклята, Ты не чета теперь Апшине, Как месяц солнцу не чета. Прими неистовую Лурджу. Возьми мой панцирь и клинок, Отдай их доблестному мужу, Кто первым вступит на порог. Пусть он, мечом моим владея, Получит даром и коня. Ты слышишь, что сказал тебе я? Зачем не смотришь на меня? Уж не ездок я в чистом поле, Теперь я бедный домосед, И от несчастной этой доли Спасенья мне на свете нет" Прошло три месяца. С постели Больной Апшина не встает. Забыв про удаль и веселье, Вздыхает он и слезы льет. Он раны сердца удалого Не залечил, не рассказав, Как лиходея-пустослова Смирил в бою могучий пшав. Во всем признался он общине, Он ничего не утаил, И пред святынею отныне Смиренно голову склонил.

V

Хевсуры-воины в Хахмати Справляют празднество. У врат Святой молельни, словно братья, Мамука с Миндией стоят. Вон Чирчла к капищу подходит Муж, закаленный на войне. Очей с воителей не сводят Их жены, стоя в стороне. Хевсуры пиво льют рекою, Вздымают кубок круговой, Овечьи головы горою Уже лежат перед толпой. И выходя из низкой двери К толпе, собравшейся вокруг, Творит дидэбу хевисбери… Апшина, ты ли это, друг? Благоговея пред святыней, Он молит небо за народ. "Будь нам заступником отныне, Святой Георгий, наш оплот! Храни десницей нас нетленной От поражений и обид. Чтоб был во всех концах вселенной Хевсурский воин знаменит!"

–

Но есть в народе слух упорный, Что на краю селенья Бло, Едва лишь полог ночи черной Покроет сонное село, Не раз слыхали над рекою Хватающий за сердце стон: "Увы мне, мертвому герою! Не я ль при жизни погребен?"

1887 Перевод Н. Заболоцкого