Поэмы
Шрифт:
Люби меня с забвеньем неразумным,
Люби объятьем, смелостью люби!
Так трепещи, как я! Дай обладанья…
Ты дай мне всю тебя…
Элоа
Ведь я твоя?!
По мановенью Сатаны по тверди небесной выясняются, в розовом свете, бессчетные облики служения любви.
Взгляни, пойми!.. Роскошные картины
Взошли, как кущи роз, по ночи голубой,
И рдеют небеса, с краев и до средины,
Служением любви и страстности живой!
Как цепи розовые тел и очертаний,
Мою вселенную обвившие кругом,-
Вы, в таинстве любви и в трепете дыханий,
Роскошно дремлете своим чудесным сном…
Пойми меня! Пойми! Ты счастье обретаешь…
Твой холод святости хотя на миг отбрось…
Облик Элоа начинает медленно бледнеть.
Но ты туманишься… бледнеешь… исчезаешь…
Сатана, не видя более Элоа, быстро поднимается.
Так, значит, одному из нас не удалось?!
Ехидна дерзкая! Ты хитростно скользнула,
Впилась, проклятая, в больное сердце мне…
Я правду видел в лжи! Тут правда — обманула!
Бесполых жриц, как ты, — не нужно Сатане!
Сатана разгорается великим пламенем.
Вспылал мой ум ужасной жаждой!
И как растопленный металл,
Бежит во мне по жиле каждой
Зловещий грохот всех начал!
Вперед! И этот век проклятий,
Что на земле идет теперь,-
Тишайшим веком добрых братий
Почтет грядущий полузверь!
В умах людских, как язвы вскрытых,
Легенды быль перерастут,
И по церквам царей убитых
Виденья в полночи пойдут!
Смех… стоны… муки… им в насмешку,
Вовек!.. Пока, перед концом,
Я, с трубным гласом вперемежку,
Вдруг разыграюсь трепаком
И под сильнейшие аккорды
Людскую тлю пошлю на суд,-
Пускай воскреснут эти морды,
А там, пока что разберут,
Вперед!..
Сатана уносится, и вместе с тем погасают видения. Небо остается совершенно голубым и чистым.
В СНЕГАХ
[ПОЭМА]
Памяти А. А. Григорьева
I
Ой ты наш хмурый, скалистый Урал!
Ты ль не далеко на север взбежал?
Там, в Татарве, из степей вырастая,
Тянешься к острым рогам Таганая,
До Благодати горы, до Высокой,
Дальше, все дальше, к пустыне глубокой,
Рослые горы в холмы обращаешь,
Плоскими тундрами к морю сползаешь
И разбегаешься в крае пустом,
Спящем во тьме шестимесячным сном…
Слева Европа, а справа Сибирь…
Как ни прикинешь — великая ширь!
Там реки темные, реки могучие
Катят холодные волны, кипучие,
Льются по тундрам, под гнетом тумана,
В темную глубь старика Океана,
Гложут работою струй расторопных
Мамонтов древних в мехах допотопных;
Тут, к Каме, к Волге, со скатов Урала,
Речек не сотня одна побежала,
Речки прилежные и тороватые
Двигать колеса заводов зубчатые
И уносить до неведомых стран
Тысячи барок, расшив и белян!
Там — дебри мертвые, тишь безотрадная,
В рудах богатства лежат неоглядные,-
Здесь — руды в медь и чугун обращаются,
Камни шлифуются и ограняются!
Там — летом быстрым по груди могучей
Даль обрастает травою пахучей,
Почки выходят, цветы зацветают,
Вышли без нужды — не впрок увядают,
Некому срезать их, в копна сложить,
Сыплется семя, чтоб без толку сгнить;
Тут, где великая степь развернулась,
Гладь черноземная вдаль потянулась,
Копна, скирды и стога поднимаются,
Точно как умное войско, равняются,
И разлеглись на пространствах больших
Села вдоль улиц широких своих!
Может, в Европе, а может, в Сибири,
Вдоль по безмолвной, немеренной шири,
Берегом озера, желтым, сыпучим,
Слева обставлена бором дремучим,
Вдоль по пологому скату отрога
В гору бежит ни тропа, ни дорога…
Как сиротинка забыта, одна,
Бледным вьюном пробегает она.
Тут незаметно, а там повидней,
Вертится, вьется у камней и пней;
Шла она степью, пробьется и бором,
Спорит, безумная, с мощным простором!
Не на бумаге ее сочинили,
Не на казенные деньги взводили,
А родилась она где-то сама,
Делом каким-то, чьего-то ума,
В степи отважилась, в горы пустилась,
В темные пущи, в ущелья пробилась;
Лезет из мертвых, бездонных трясин
К светлым зазубринам горных вершин!
Лепится с краю мохнатых утесов,
Скачет без всяких мостов и откосов;
Так она странно и дерзко бежит,
В воздухе будто бы вьется, висит,
Так иногда высоко заберет,
Что у прохожего сердце замрет,-
И обрывается, гибнет тайком
В божьей пустыне, охваченной сном.