Поэтика и семиотика русской литературы
Шрифт:
С другой стороны, в потоке повествования данное слово, отмечая некий промежуточный финал, точку сюжетного перехода, устремляет свой энергетический потенциал не назад, а вперед, к иному витку сюжета, который в событийной геометрии романа, как правило, меняет направленность движения. Этот другой виток в первой главе по времени развития действия оказывается параллелен только что описанному микросюжету, связанному с отцом Онегина, и, судя по завершающему двустишию VII строфы («Отец понять его не мог // И земли отдавал в залог»), вписан в него. Замыкается данный микросюжет очередным словом наконец («И наконец увидел свет»), дважды использованным Пушкиным на небольшом – в две строфы – отрезке текста.
Следующий, по вербальному знаку границы смежный с описанным, но значительно превышающий его по объему сюжетный фрагмент отмечен связью с типологически значимой романной темой, выраженной формулой «наука страсти нежной». Сама по себе данная формула несомненно лежит в точке сюжетной бифуркации, но точка эта, актуализирующаяся в эстетической памяти читателей, выводится Пушкиным за пределы романа, ибо рассказанная в нем история к «науке страсти нежной» не имеет, по крайней мере, со стороны Онегина, никакого отношения вплоть до конечной, восьмой, главы, о чем писал Е. С. Хаев [102] . С учетом этих особенностей сюжетного развития очередное слово наконец, появляющееся в XXXVII строфе первой главы:
102
Хаев Е. С. Проблема фрагментарности сюжета «Евгения Онегина». С. 43.
с совершенной очевидностью относится ко всей строфе, начинающейся так:
Нет: рано чувства в нем остыли;Ему наскучил света шум;Красавицы не долго былиПредмет его привычных дум (V, 26).В этом ряду «и брань, и сабля, и свинец» – это, очевидно, атрибуты дуэлей, неизбежно возникавших при воплощении в жизнь «…науки страсти нежной, // Которую воспел Назон». Следовательно, слово наконец, стоящее в тексте после слова «разлюбил», вкупе с ним отмечает финал того обобщенно прорисованного фрагмента сюжета, который только и представлен в романе в связи с «наукой страсти нежной» и который именно здесь замыкается, но уже без всякой перспективы его дальнейшего развития.
Такого рода промежуточных финалов, ограничивающих развитие различных микросюжетов, в романе довольно много. Очевидны обозначенные тем же словом финалы, закрывающие вставные микросюжеты, связанные с ретроспективным описанием персонажей, вроде повествования о молодости и супружеской жизни Лариной, которая «…обновила наконец // На вате шлафор и чепец», или рассказа няни о своем замужестве («…и наконец // Благословил меня отец»). Примерно так же обстоит дело и с другим микросюжетом, героем которого является отец Татьяны:
И так они старели оба.И отворились наконецПеред супругом двери гроба… (V, 52)В данном случае именно интересующее нас слово устанавливает, в дополнение к оценочно-характерологической, текстуальную перекличку повествования о двух жизненных финалах – «реальном», связанном с отцом Татьяны, и гипотетическом, относящемся к одному из возможных вариантов жизни Ленского, не погибни он на дуэли:
А может быть и то: поэтаОбыкновенный ждал удел.Прошли бы юношества лета:В нем пыл души бы охладел.Во многом он бы изменился,Расстался б с музами, женился,В деревне счастлив и рогатНосил бы стеганый халат;Узнал бы жизнь на самом деле,Подагру б в сорок лет имел,Пил, ел, скучал, толстел, хирел,И наконец в своей постелеСкончался б посреди детей,Плаксивых баб и лекарей (V, 135—136).Мы сознательно целиком приводим XXXVIII. XXXIX строфу шестой главы, чтобы с большей очевидностью показать действие принципа дополнительности, поддержанного, кроме прочего, повтором слова наконец как сильного вербального знака: в повествовании о Ленском Пушкин детализирует то, что было опущено в повествовании об отце Татьяны, снимая таким образом присутствовавший во второй главе идиллический ореол.
И это не единственный случай зеркальности ситуаций, помеченных в романе словом наконец. Иную, но тоже зеркальную перекличку, близкую к кинематографической по природе взаимоотражающихся ситуаций, мы обнаруживаем в описании дуэли героев. Первое из двух слов наконец, связанных с Ленским и Онегиным, появляется в этом случае в XXIII строфе шестой главы:
И наконец перед зарею,Склонясь усталой головою,На модном слове идеалТихонько Ленский задремал;Но только сонным обаяньемОн позабылся, уж соседВ безмолвный входит кабинетИ будит Ленского воззваньем:«Пора вставать: седьмой уж час.Онегин верно ждет уж нас» (V, 128).В следующей, XXIV, строфе то же слово указывает на оборотность действия, связанного на сей раз с Онегиным:
Уж солнце катится высоко,Уж перелетная метельБлестит и вьется; но постельЕще Евгений не покинул,Еще над ним летает сон.Вот наконец проснулся онИ полы завеса раздвинул;Глядит – и видит, что пораДавно уж ехать со двора (V, 129).Функцию, в определенной степени аналогичную слову наконец, выполняет в этих строфах и слово пора, отмечающее одну и ту же точку, относительно оговоренного времени дуэли – «седьмой уж час» [103] , с той, однако, разницей, что первое из этих слов обозначает начало действия для одного героя («Ленский задремал») и конец – для другого («проснулся он»), а второе отмеряет предел сна для обоих, указывая одновременно на новый виток событий [104] .
103
Благодарю Н. А. Ермакову, обратившую внимание автора статьи на слово «пора». Ю. М. Лотман в комментарии к роману «Евгений Онегин» высказывает предположение, что Онегин, безмятежно проспав назначенный срок, с большим опозданием прибыл на место дуэли, где его давно уже ждали Ленский и Зарецкий (Лотман Ю. М. Пушкин. СПб.: Искусство, 1995. C. 679). Только таким образом и можно объяснить стих 4-й XXIV строфы – «Уж солнце катится высоко», поскольку 14 января (согласно романному календарю Ю. М. Лотмана), в темное время года, такое решительно невозможно в седьмом часу, когда противники должны были выехать из дома. Именно поэтому применительно к Ленскому слово пора означает момент настоящего, а в случае с Онегиным – прошлого («…пора // Давно уж…»).
104
В пятой главе романа слово наконец, на сей раз не повторяясь в рассредоточенных в пространстве текста эпизодах, отмечает строфу, где звучит очередное эхо сна Татьяны (первое, предваряющее сон, возникает в XLI строфе третьей главы – «Блистая взорами, Евгений // Стоит подобно грозной тени»), обретающее выражение в немотивированно резком жесте, напряженной интонации и дробном ритме – «Вдруг двери настежь. Ленский входит // И с ним Онегин» (ср. со строфой XIX пятой главы). Кроме того, это же слово вводит проекцию финальной сцены сна, связанной с гибелью Ленского, поскольку в следующих строфах – XXX, XXXI и далее – содержится мотивация, а затем своего рода обоснование вызова на дуэль. К числу таких проекций принадлежит и эпизод, где Татьяна, пусть ненадолго, становится объектом всеобщего внимания: «Конечно, не один Евгений // Смятенье Тани видеть мог». В. В. Набоков совершенно справедливо усматривает сопряжение данной сцены со сном Татьяны, отмечая присутствие в ней одного из тех «ласточкиных хвостов», которые рассыпаны по всему роману. «Сказочные упыри и химерические чудовища из сна Татьяны, – пишет он, – это те же гости из дневной жизни, которые придут к ней на именины <…>» (Набоков В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». СПб.: Искусство; СПБ.: Набоковский фонд, 1998. С. 407). В наши дни эта мысль стала почти хрестоматийной, но мы приводим ее, чтобы показать неслучайность появления слова наконец в XXIX строфе пятой главы. И в этой строфе, и в сне Татьяны данный эпизод следует за распахиванием двери и появлением Онегина перед взволнованной героиней, и слово наконец, усиливающее как ожидание, так и внезапность появления героя, кроме отсылки к финалу сна, указывает в пятой главе на завершение предыдущего описания и начало нового событийного витка.
Иногда слово наконец не только обозначает финал микросюжета, но и вводит в роман непрорисованный микросюжет. Так, в XXIII строфе пятой главы, где говорится о том, как появился у Татьяны Мартын Задека, возникает, кажется, никем в интересующем нас ракурсе не рассматривавшийся, эпизод с покупкой книг:
Сие глубокое твореньеЗавез кочующий купецОднажды к ним в уединеньеИ для Татьяны наконецЕго с разрозненной МальвинойОн уступил за три с полтиной,В придачу взяв еще за нихСобранье басен площадных,Грамматику, две ПетриадыДа Мармонтеля третий том (V, 109).Слово наконец отмечает здесь завершение не описанного в романе книжного торга, который, судя по сильному знаку финала, был напряженным и продолжительным.
Как метатекстовый маркер финала то же слово входит в «замысел» «романа о романе», указывая на не реализованный Пушкиным классический романный сюжет и финал.
Перескажу простые речиОтца иль дяди-старика,Детей условленные встречиУ старых лип, у ручейка;Несчастной ревности мученья,Разлуку, слезы примиренья,Поссорю вновь, и наконецЯ поведу их под венец… (V, 61)