Поезд
Шрифт:
– Так я все ваши новости знаю. Дорога, она ведь все несет на себе. – И, помолчав, добавил: – И газеты я читаю. 2 «И какого черта я мотаюсь по городу, интересно знать, – подумал Свиридов, – просто странность какая-то. Мотаюсь по городу, а зачем?»
Мария Федоровна с игривой капризностью нахмурила переносицу.
– Вы всё об этой истории… Я-то думала, вы имеете в виду Савелия Кузьмича Прохорова. Кажется, вы с ним институт заканчивали, дружили, верно?
Свиридов кивнул, не скрывая досады: ну и дела, даже это знают и помнят. Неплохо осведомлены, молодцы.
– Удивляюсь,
– Да, – вздохнула Мария Федоровна. – Маху дали. Кто же мог подумать – начальник Главного ревизорского управления. И такой человек оказался!
– Представляю состояние министра, – проговорил Свиридов.
– О! Мы думали, что он сляжет. Умел пыль в глаза пустить Лезгинцев, ничего не скажешь. А таким казался всегда щепетильным. Такой тю-тю-тю. «Ах, что вы! Ах, не стоит!»… Значит, вы в газете прочли?
– До газеты тоже знал. Столько месяцев шел процесс.
– Хорошо, что напечатали, – не дослушала Мария Федоровна. – Мы всё гадали-думали: напечатают, нет? Напечатали. Я полагаю, Алексей Платонович, гласность – самое сильное оружие. Конечно, если хочешь победить. А если так, лишь бы сегодня мимо пронесло. Так это ж сегодня пронесет, а завтра и ударит. А чего бояться-то? У меня соседи – пятеро детей в семье. Четверо – прелесть какие ребята, а пятый… Пронеси, господи! Так что же следует? Что всей семьей проходимцы? Жизнь – она разная, верно? А боится гласности тот, кто сам на углях сидит, в этом я уверена…
Свиридов уже не слушал непривычно разговорившуюся Марию Федоровну. Он вспомнил фельетон в «Труде»… Начальник Главного ревизорского управления Афанасий Лезгинцев. Надежду подавал. Действительно, был неглупый человек, хороший специалист. Ну и что? Не устоял перед соблазном, дал слабину – и пошло-поехало. Злоупотребление служебным положением. Поборы, взятки. За сокрытие актов ревизии, за устройство на теплое место. Да мало ли на чем можно погреть руки нечестному человеку на железной дороге, особенно в ревизорском аппарате!
Свиридов взглянул на важные стенные часы с римскими цифрами. Сверил со своими. Ровно пять.
– Я решила, что вы имеете в виду Савелия Кузьмича Прохорова, – поддержала угасающий разговор Мария Федоровна.
– Ну… о Прохорове пока в газетах не пишут, – Свиридову не хотелось говорить на эту тему. – Надеюсь, и не напишут.
– Да… Жалко мне его, неплохой человек. Спокойный, нетрепливый. Да и начальником столько лет считался на уровне… Действительно, судьба-индейка! Куда он теперь? После такого скандала.
Свиридов взглянул на черненую люстру с белыми чашками светильников, на такие же бра, на распластавшуюся гигантским крабом схему метрополитена. Тоже ведомство Министерства путей сообщения, да еще какое.
– А сам-то, – Свиридов повел глазами в сторону кабинета, – небось успокоился, а тут – газета!
– Ну! – всплеснула руками Мария Федоровна. – Приехал утром, газету положил на стол, говорит: «Вот, Мария Федоровна, выставили нас на обозрение всей стране». Усмехается, и криво так. Да что
И, точно почуяв, что разговор идет о нем, министр приоткрыл дверь и жестом пригласил Свиридова вернуться в кабинет.
Министр шел впереди. Невысокого роста, в сером, ладном мундире. Сел за стол. Снял очки, положил рядом…
– Ты чего же, Платоныч, глобус руками не потрогал, а? – проговорил он. – Привык я – как входишь ко мне в кабинет, все норовишь глобус тронуть.
Свиридов покосился на огромный цветной глобус, что стоял в кабинете министра, у стеллажей с книгами. Он, действительно, знал за собой этот детский порыв – тронуть пальцами тяжелый, насупленный глобус, наверняка сознающий, что он представляет в этой комнате, пусть в миниатюре.
– Я уже его трогал, – признался Свиридов. – Когда входил сегодня в первый раз.
– А… Ну, извини, тогда не заметил. А о привычке твоей помню. Память у меня такая, сам, брат, удивляюсь – все помню. И что полезно, и что забыть пора.
Министр умолк, погружаясь в свои мысли. Опустил глаза к бумагам, поправил несколько страниц.
– Сейчас мне из Центрального Комитета позвонили… Говорят, были в Реченске… Лица людей хмурые, понимаешь. Лица обыкновенных людей, на главной улице. Остановили одного, второго, поинтересовались. Оказывается, не могут купить в магазинах простых вещей. Стали дальше копать: почему нет завоза в торговую сеть необходимых товаров? И выясняется – сортировочная горка плохо работает. До Урала-батюшки стоят поезда с товарами. Вот как! Один диспетчер на горке может испортить настроение населению целого региона. Позвонил я им сейчас… Думаете, не выставили причину?
– Выставили, Семен Николаевич, – кивнул Свиридов.
– Выставили, Алексей Платонович. – Министр выдвинул ящик, достал платок, протер очки. – И такую причину выставили, что не посчитаться нельзя, вроде правы. Только грозным голосом и заставляешь, выводишь на предел человеческих возможностей. А разве это дело?! Предел, он и есть – предел! – Министр повысил голос. – И вы тоже, Алексей Платонович…
– Что я? – встрепенулся Свиридов.
– У вас в Чернопольске живет Харитон Викторович Васильчиков.
– Живет, – Свиридов нахмурился, он уже понял, куда клонит министр.
– Помню, была у старика задумка о принципиально новом комплексе для работы на горке. И что! Конечно, старик – мечтатель. Но изобретатель должен быть мечтателем… Если бы то, что он надумал, сделать… Это, считайте, революция в технологии работы на горке… Прошу, Алексей Платонович, пока дела свои сдаешь в Чернопольске, съезди к старику. Он обиды держать не станет, хоть и есть у него для этого основания… Не на тебя, ты как производственник тут ни при чем… Пришли его чертежи мне. Я передам в Институт, в конструкторское бюро. Необходимо объединить усилия в этом деле, давно назрело. А одному Харитону Викторовичу не совладать, силы уже не те – седьмой десяток досчитывает.