Поездка в Египет

Щербачев Ю. Н.

В европейских лавках записные туристы, предварительно всяких экскурсий, покупают между прочим кисейные тюрбаны, шлемы из пробки, парусинные зонты и % сандалии. В Египте, конечно, бываешь очень жарко; но в ноябре, декабре. январе и феврале, сезон путешественников. даже у нильских порогов температура мало отличается от летней температуры наших стран. К чему же подобный тропический наряд? Стоит он не малых денег, украшению вовсе не способствует, и турист, благодаря ему, лишь в большей мере подвергается докучливым приставаниям Арабов…

В конце Муски находятся базары — сеть частью крытых, частью некрытых закоулков, из которых многие уже обыкновенного коридора. Базаров насчитывают до десяти, но роду предметов продажи. Вт. этих постоянных рядах, по понедельникам, собирается арабский базар, базар в нашем смысле,

где всякий выносит продавать, что вздумает, начиная от старого платья и кончая драгоценностями.

По богатству Каирский эль-сук ниже Стамбульского чарши, но не уступает ему в разнообразии товаров. Чего только нет на этом «главном рынке Африки»? Шелковый изделия, тигровые шкуры, лимоны величиной с грецкий орех, безделушки филигранной работы, свечи, мыло, лепешки из серого теста, красильные вещества. кольца и браслеты, вязаные золотом и серебром кошельки, благовония продающиеся по каплям в микроскопических склянках. пучки палочек с бирюзою на осмоленных концах (так она здесь продается в натуре), переплетающееся в воздух! чубуки кальянов и целые кварталы туфель.

Народу столько, что гул стоит от шума шагов; разносчики голосят на все лады, ослы ревут с исступлением гремят невидимки-менялы…. Еле выглядывая из своих подпольных каморок они, чтобы привлечь внимание прохожих, искусно пересыпают из руки в руку никогда не распадающийся столбик монет; производимый звук напоминает издали чиликанье сверчка.

В полдень, расставшись с Тольби, я иду в сад Эзбекие.

Лет одиннадцать назад пространство им занимаемое было площадью с аллеей деревьев и несколькими cafes chantants. Разбит он восмиугольником в центре «нового города», Измаилии [25] . Кругом столпились лучи ия постройки — отели, театры и гостиный двор; движения однако здесь меньше, чем в старом Каире [26] . В саду находятся фотография и ресторан; по вечерам играет хор военной музыки; до часу дня вход бесплатный, но в это время никого не бывает.

25

Европейский квартал, названный так в честь хедива (не надо смешивать с городом Измаилией на Суэцком канале).

26

Арабские кварталы.

Одиноко прохаживаясь по чопорным дорожкам, я люблю, среди окрестной тишины, перебирать в уме виденное утром, — и тогда путешествие мое в землю Фараонов представляется мне заманчивым, диким, бессвязным сном. Стоить мне закрыть глаза, и я вижу в потоках света купола и замки города полного чудес, — города, где все необычайно и странно, — где среди улицы распластавшись на животе, лежат верблюды, подобные допотопным амфибиям, и злобно следят за волнующеюся толпой, — где по всем направлениям впереди колясок неслышно мчатся сеисы (гайдуки) в воздушно белых одеждах, — где над дверями домов, точно у обиталищ чернокнижников, прибиты для украшения сухие змеи, ящерицы и другие гады, иногда чучело небольшого слона… На площади продается рыба в деревянных клетках, и переложенные травою карпы, просунув морды сквозь жерди, широко разевают рты; тут дети с корзинами на головах руками подбирают свежий помет лошадей и рогатого скота [27] ; там собаки стаей накинулись на противного павиана; вожак и палкой, и бубнами отгоняет рассвирепевших животных.

27

Навоз этот сушат, и употребляют как топливо, крымский кизяк.

И как во сне, не сменяя друг друга, сплетаются противоречивый грезы, так самые резкие крайности стоят рядом и ходят рука об руку по улицам Каира. Близ здания новейшей архитектуры примостилась древняя мечеть с малиновыми и белыми полосами. Недалеко от театров— пригород тесно скученных арабских лачуг; сквозь него просечено шоссе, — справа и слева видны разрушенные стены, часто внутренность комнаты; не истечет и году, на этих развалинах вырастут новые порядки ярусных строений. За лачугами опять

столица со столичным шумом и суматохой; орловские рысаки в дышле обгоняют скачущих гурьбой ослов; дама спешит по тротуару— набеленная, нарумяненная, в оборках, лентах и бантах — и не замечает, что за ней идет голый, как сама невинность, негритенок. Девушка с кувшином на плече, легкая и прекрасная как сновидение, остановилась посмотреть на сказочный город: причудливые решетки окон, минареты, вырезавшиеся на безоблачном небе, Нил с его парусами и чайками, пальмы на том берегу, все загляделось на нее и не наглядится… Но прелестная мечта заслоняется кошмаром: мимо меня верхом на гамале [28] (переносчике тяжестей) проезжает старуха; слезы вроде гноя текут по её морщинистым щекам, — и не из углов глаз, а со средины воспаленных отвисших век; нос, желтый и горбатый, напоминает костяной клюв: платок оттопырил уши; отсохшая нога, перебитая ниже колена, вихляется взад и вперед, и слышно, как хрустит хрящ при каждом шаге носильщика….

28

Гамал — переносчик тяжестей.

А теперь разве я наяву гуляю по этому очарованному саду? Давно ли бежал я вприпрыжку, навстречу неугомонному тысячеголовому чудовищу, грозившему унести и раздавить меня. Вокруг все дышит покоем и негой; лист не шелохнет на деревьях; возле искусственной пещеры бабочки лениво перепархивают с камня на камень; другие уснули, лаская крылышками цветы: над водою склонилась плакучая ива, и по пруду, словно влюбленные, задумчиво плавают лебеди.

Однако есть дневная пера, когда человеку и в самом чудном крае, при самых высоких эстетических наслаждениях, хочется завтракать. Проснувшись от поэтического забытья, я направляюсь домой.

В Каире завтрак, обыкновенно слишком сытный, подается в час, и до обеда, в восемь часов, успеваешь, заменив осла извозчичьею коляской, сделать одну из стереотипных загородных поездок.

Характер здешних извозчиков можно очертить двумя словами: они — те же ослятники, иначе великие негодяи, и плохо приходилось бы иностранцам, если б для езды— как по городу, так и за городом — не было установлено подробной таксы.

Прогулка возбуждает аппетит, и по возвращении обед кажется весьма вкусным; впрочем Аббат, несмотря на свое внешнее убожество, славится отличною кухней.

Вечер я провожу в одном из театров, — в «Итальянской опере» или во «Французской комедии». Играют в них поочередно: один день дается опера или балет, на следующий — драматическое представление и т. д. Цены местам довольно умеренные (кресло первого ряда в «оперу» стоить десять франков, в «комедию»- пять).

Здешние театры нужно причислить к первостепенным: Аида, которую Верди написал для хедива, идет в Каире лучше чем где-либо; Офенбаховские и Лекоковские оперетты обставлены во всех отношениях превосходно, — костюмы свежи, декорации художественны, певцы и в особенности певицы сделали бы честь любой столичной сцене;—только в комедии игра актеров могла бы иметь более французской живости и грации. Я чаще бываю в опере и сижу до тех пор, пока не опустится в конечный раз эмблематический занавес.

Кстати о занавесе. Кисть живописца изобразила на нем состояние современного Египта: полуголые феллахи строят под руководством муз новый Парфенон; на ступенях его возлегает Феб, вдали пирамиды и мечеть, прикрытая кактусами.

— Это вовсе не Феб, это портрет, говорил мне однажды генерал Федоров: вглядитесь хорошенько; не узнаете? так и читаешь на его лице: «сниму последнюю рубашку с подданного, чтобы в Египте пощеголять европейскою цивилизацией…»

Представление кончается поздно, — иногда во втором часу.

Нехотя иду я обратно в гостиницу. Над городом волшебно светит луна, и серебряная пыль прозрачным туманом висит в воздухе. Пальмы, поднявшись еще выше к небу, дремлют в ночном безветрии. Затих грохот разъезда карет; по сонным улицам, еле звеня бубенчиками, проходит лишь запоздалый караван: Арабы, укутанные с головою в бурнусы, мерно покачиваются на высоких седлах.

И как резкий разлад доносится откуда-то напев:

 Pore adore — c‘est Giioflee!..