Поездка в ни-куда
Шрифт:
Но вставать почему-то лень, он отводит взгляд в сторону и замечает вчерашнюю тетрадь с дневниковыми записями хозяина квартиры.
«Почитать, что ли, еще раз его дневник, авось, что еще интересное обнаружу, что мне о нем нужно знать. Еще неизвестно, кто кого выдумал».
Он берет тетрадь и начинает ее листать, ища записи, которые он вчера пропустил в спешке. Теперь он начинает читать все подряд, с самого начала.
«6 апреля. Приехали из Совка снова. На таможне нам снова впарили штамп в паспорт, будто у нас обычная выездная туристическая виза. Весь самолет был забит «немцами», выезжающими на воссоединение. Тихий ужас, кто едет
7 апреля – 30 апреля. Ситуация развивалась следующим темпом. Мы сильно озаботились поисками квартиры, но все было крайне неудачно. В конце концов мы нашли одну квартиру в Ханау, у одного поляка, но за совершенно бешеные деньги – 1200—1300 DM в месяц, и только за стены. В общем, мы сильно огорчились, но в школе обещали помочь, оплачивать часть ренты. Мы воспряли духом, но нам снова обрубили крылья. Выяснилось, что школа сейчас не имеет денег и не может оплачивать квартиру. Нас бросили на произвол судьбы. Тогда мы пошли к ректору школы с требованием объяснить, почему он не хочет платить. На его аргументы мы привели довод, что японский студент живет один со своей подружкой в двухкомнатной квартире в центре Франкфурта. Это послужило толчком к тому, что ректор нажал на проректора, и тот всего лишь одним телефонным звонком нашел для нас два варианта квартир во Франкфурте. Мы выбрали самый дешевый, но для нас лучший, за 500 DM в месяц в центре города, но без душа. На этом деле мы, правда, потеряли 650 DM залоговой стоимости за квартиру в Ханау. Также мы сумели-таки поменять себе визу, и нам ее открыли на два года. Вместе со всей школой ездили в Данию, в Орхус, где будем делать учебный проект и одновременно конкурс. Призовой фонд – 25 тысяч DM, но это на всех. Нам в Дании не понравилось. Холодно было, шел дождь, добирались на машине, да и ко всему еще и жутко дорогая страна. Невыгодная вышла поездка. С 28 апреля начали снова работать у Крамма над очередным конкурсом.
1 мая – 10 мая. Делали конкурс у Крамма. В этот раз было значительно хуже работать, так как Крамм сильно давил. При этом ни идей, ни чувства вкуса. Но, как говорится, деньги не пахнут: работай и калькулируй «мани». После всего этого, покончив с Краммом, перебрались во Франкфурт, нам переехать помог Уве».
Дальше шли записи о каком-то ремонте, о приезде какого-то Оксаниного папы и прочей чепухе. Гроссман пропустил их и остановился на записи от 5 июня.
«Ездили в Дармштадт. Перевели почти все деньги на счет во Франкфурт. Теперь необходимо сообщить об этом в ККН (медицинскую страховку). Купили билет в Бонн, чтоб поставить совковую выездную визу. Он съел остаток наших денег. Подумываю о том, чтобы продолжить работу над трактатом о Боге.
Жалко терять такое хорошее время, как сейчас. Когда можно писать, писать и не думать о деньгах и о том, что тебя ждет завтра. И в полной тишине, потому что вокруг иностранная речь, и ты ее не понимаешь, не отвлекаешься на ненужное, второстепенное. В России совершенно невозможно работать: невозможно сидеть и писать философский труд в доме, потолок которого рушится тебе на голову, падают стены и стоит страшный грохот вокруг. В России я абсолютно физически ощущаю страшный хаос в ее атмосфере, буквально рев и грохот, «скрежет зубовный и тьму», сатанинскую вакханалию. Бедная Россия, она кончилась как страна. Что будет дальше, я не знаю, но я не хочу быть перегноем для грядущих «светлых» поколений. Кто знает наше будущее? Кто знает…»
Вдруг он почувствовал чье-то присутствие в комнате, за его спиной. Гроссману стало страшно, и он резко обернулся. Посреди комнаты стоял хозяин, демиург Колосов, и с нескрываемой злостью смотрел на сидящего за его столом персонажа. От внезапного приступа страха Гроссман наложил в штаны.
День третий
Гроссман просыпается от сильнейшего спазма живота. С трудом сдерживаясь, он соскакивает с верхней полки, запирается в туалете, где сразу же и облегчается, исторгнув из себя в унитаз обильную порцию жидкого кала: он вытекает свободно и стремительно, словно селевый поток, устремляется вниз, все снося на пути.
Гроссман, убедившись, что теперь он божественно пуст, как порожняя стеклотара, спускает воду в унитазе и принимается тщательно подтираться; снова спускает воду, моет руки и, глядя на себя в зеркале, с ужасом вспоминает сон.
«Надо же было такому присниться, – думает он, разглядывая свое мятое лицо с опухшими глазами, – чертов демиург, напугал до усрачки. Как такое вообще может привидеться: некто, выдумавший меня, которого на самом деле придумал я, – да еще и во сне. Нет, решительно, алкоголь – вещь опасная для мозгов, особенно если его постоянно употреблять».
Он тщательно бреет двухдневную щетину, умывается, чистит зубы. Затем принимает душ, долго стоит под горячими струями воды, пытаясь окончательно проснуться и привести свой разум в порядок. Вчерашний день он совершенно не помнит. Заканчивает мыться, насухо вытирается и выходит обратно в каюту.
Огородов спит, а Скороходов проснулся и лежит в кровати с открытыми глазами. Наблюдает, как одевается Гроссман.
– Как водичка, Иван Степанович?
– Да ничего, – мрачно бурчит тот, недовольный, что день начинается с вопросов, – не хотите проверить сами?
– Охотно последую вашему примеру, —самодовольно ухмыляется Скороходов. – Помните, как мы вчера колобродили?
– Ничего не помню, – мрачно констатирует Гроссман, надевая штаны, – как ножом отрезало. Полная пустота. Зеро. А что вчера было?
– Как что, мы же все ходили на стриптиз.
– И как, нам понравилось?
– Лично вы были в полном восторге.
– Ничего не помню. Ничего. А что, наши дамы нам разрешили? И они там были? А как же ваша дочь?
– За кого вы меня принимаете? Евгения осталась с Маргаритой и Светланой. Они обе отказались посещать это мероприятие.
– А кто был инициатором всего этого?
– Догадайтесь с трех раз.
– Ничего не помню. Наш профессор, что ли?
– Ну конечно же, вы, Иван Степанович.
– Не может быть! Я вам, Валерий Евгеньевич, открою одну тайну.
– Какую же? Охотно выслушаю.
– Меня вчера здесь, на корабле, вообще не было.
– Да ну, и где же вы были?
– Там, – тут Гроссман сделал суровое лицо и показал глазами наверх, – у самого. Понимаете?
– Нет.
– Ну, у самого Господа Бога.
– Ага, тогда кто же тогда двадцать евро засунул стриптизерше в трусы? Ваш двойник? Вы эту версию для Светланы оставьте, она вам охотно поверит. Я надеюсь.
– Мы с вами живем в мире, который очень плохо сочинен: в нем очень много нестыковок. Согласитесь, ведь вполне возможно, что все, что с нами происходит сейчас, вот здесь, всего лишь измышления некого стороннего ума, который выстраивает прихотливую причинно-следственную связь между нами, своими персонажами, только лишь для того, чтобы рассказать посредством наших жизней какую-то свою историю. Ведь если бы не было Бога и его промысла, не было бы никакого смысла в нашем существовании, не правда ли?