Поездом к океану
Шрифт:
Она не договорила. Не успела сказать всего. Захлебнулась собственными словами. И лицо ее опалил удар, от которого голова мотнулась в сторону, и Аньес полетела к дверце, заваливаясь набок.
— Мы не такие же! — услышала она его отчаянный крик, от которого ей сделалось больно. Эта боль зазвенела внутри черепа, запульсировала на щеке, в уголке рта, кровью засочилась из ранки на разбитой губе и имела металлический привкус. Аньес прикрыла глаза, желая, чтобы все это прекратилось — она не могла видеть его таким. Не могла.
Но ни упасть,
— Вы не такие же, — ухмыльнулась она и распахнула веки, чтобы встретиться с ним взглядом. А потом вдруг поняла — он серый весь, как тяжелобольной, как умирающий, как тот, кому остался последний шаг на земле. И вот тогда она испугалась по-настоящему, как не боялась ничего и никогда, потому что видела уже такие лица у тех, кто уходили из жизни. Аньес негромко охнула и снова всем телом — к нему, и теперь уже сама что-то шептала, не помня себя, расстегивала пуговицы его одежды, расслабляла душивший галстук, опять шептала и не понимала, что сейчас делать, когда он задыхается.
— У тебя… кровь, — пробулькал Лионец, хватая ртом воздух.
А она и слова проронить не могла, покрывая поцелуями его лицо, чувствуя губами его бешеный пульс на шее и сходя с ума от ужаса и нежности.
Потом его дыхание стало выравниваться. В глазах снова появилась ясность, исчезнувшая в ту минуту, когда она пробудила в нем бешенство. И он снова смотрел на Аньес, откинувшуюся на свое сиденье и больше не смевшую к нему прикасаться. Потому что минута его слабости окончена, и она точно знала, что он никогда не хотел бы, чтобы ей пришлось видеть его таким.
А значит, она не имела права пользоваться этим.
Они так просидели очень долго. Давно стемнело. Прохожие постепенно исчезали с улицы. Между ними продолжало лежать молчание, соединены они оставались звуком дыхания и только. И даже оно становилось невыносимым, когда неожиданно хлопнула дверь его дома, впуская кого-то из жильцов.
Юбер медленно растер глаза, как если бы спал. Но он не спал, Аньес знала точно.
Потом и сама обернулась к заднему сиденью, нащупала на нем сумочку, перетащила на свои колени и стала шарить внутри, разыскивая пудреницу и платок, смочила слюной тонкую хлопковую ткань, пропитанную ее любимыми духами, и принялась оттирать запекшуюся кровь, что не желала оттираться. Ей было больно, но так лучше, чем совсем ничего не испытывать. Пальцы ее дрожали с каждой секундой все сильнее, пока она не нарушила вновь навалившуюся тишину, захлопнув зеркальце и произнеся:
— Ты можешь сдать меня властям. Или я сдамся сама. Не думаю, что есть смысл скрываться, все равно доберутся.
— Все равно доберутся, — повторил за ней Юбер, и его голос звучал отстраненно, но хотя бы уже спокойно. Сейчас он выйдет из машины, поднимется к себе в квартиру, в которой однажды они могли быть счастливы; возможно, будет пить от безысходности, а может быть, сам отвезет ее… куда там отвозят, ему виднее. Наверняка он все знает.
Подтверждая ее слова, Анри медленно сказал:
— Я сегодня был в службе контрразведки. Мне бы все равно пришлось с ними говорить. Остальные причастные к моему плану уже давали показания. О тебе никто не знает, де Тассиньи не разболтал, он думает, у меня была шлюха в тот вечер, я не стал придумывать что-то оригинальное. С консьержем поработали, а…
— … а агенту я звонила из телефонной будки в нескольких кварталах.
Юбер мрачно рассмеялся, и от его смеха по ее спине прошел холодок. До этого ощущала только жар.
— Чья хоть разведка? Кому ты меня сдала? Китай? Россия? Или удивишь?
— Я коммунистка, Анри. Я член ФКП. Ты всегда это знал. Я работала на СССР.
— Давно? Тебя в плену обработали?
— Я не настолько слаба, чтобы меня можно было… завербовать в плену.
Он стиснул зубы. На его щеках заходили желваки. Но пока молчал, пытаясь усвоить информацию. Затем тихо и леденяще спокойно спросил:
— И когда же?
— Когда подавала прошение на вступление в КСВС. Немного раньше. До этого я пыталась получить удостоверение военного корреспондента в «Le Parisien lib'er'e», но Леру меня не отпускал.
— Значит, все ложь. С самого начала.
— Нет. Не все. Я целовала тебя у Риво, помнишь? Я понятия не имела, кем ты стал и как ты там очутился. Я помнила только рабочего со стройки в Ренне. В действительности я всегда хотела тебя защитить. Даже если от себя. Но видишь, в конце концов — не уберегла.
— Перестань. Это патетика. Если просеять, как муку сквозь сито, останется твоя измена. И то, что я для тебя не лучше нациста.
— Я хотела еще хоть раз тебя увидать. Это ты тоже просеешь?
— Увидала. Довольна?
Аньес устало кивнула. Говорить с ним, с таким, у нее недоставало отваги. Отстаивать себя она не могла. Наверное, Лионец был единственным человеком, перед которым Аньес безоружна. Оставалось лишь смотреть, как он выходит из машины, проводить взглядом до самого крыльца, а потом, так или иначе, нужно будет покончить со всем. Она почти решилась. Она не хотела ходить по улицам и оглядываться, ожидая, когда настигнет удар и куда будут бить, а между тем, вздрагивала от каждого звука за дверью, выдернула шнур из телефона, слушала радио, как сумасшедшая целыми днями, а несколькими часами ранее едва не закричала, столкнувшись на лестнице с соседкой, вышедшей неожиданно ей навстречу.