Погода
Шрифт:
Илай решил, что у него будет двое детей, и тут же поправляется: нет, один, так проще. Заказываем горячие бутерброды с сыром и подслушиваем разговоры людей за соседним столиком. «Ну, и как думаешь, он твоя половинка?» – спрашивает женщина подругу. «Сложно сказать», – отвечает та.
Когда наступит время смуты? [4] Великий потоп был на всей Земле или только там, где жили люди? Могут ли домашние животные спастись во Христе и попасть в рай? Если нет, что с ними будет?
4
Дни
Последний вопрос волновал нас больше всего. У нас была кошка; мама разрешила нам с братом придумать ей совместно имя. В итоге ее назвали Стейси Громовержец; мы ее очень любили. Но потом в библейском лагере посмотрели кино. Отец вознесся на небо, и от него осталась лишь жужжащая электробритва. Мы не сомневались, что мама попадет в рай, но что, если мы останемся? Что, если вернемся домой, а там пусто? Встретит ли нас Стейси Громовержец?
«Бог прибрал», – так говорят. Как будто Бог – уборщик с метлой.
Генри и Кэтрин пришли на ужин. Она принесла букет гигантских подсолнухов, и я пытаюсь найти подходящую вазу. Ее, кажется, пугает, что у нас дома столько книг. «И вы все это читали?» – спрашивает она. А потом заводит разговор со слов: «Мы живем в беспрецедентные времена».
Бен колеблется. У него сложные отношения с технологическим прогрессом. Он программист и пишет развивающие видеоигры. Но кандидатскую защищал по античной литературе. Два года не мог найти работу и научился кодить.
Решаю ответить за него. Припоминаю историю о Лукреции, более-менее подходящую к случаю. Он жил в первом веке до нашей эры, но жаловался, что среди его современников слишком много бездельников, подверженных страстям. У них то страшная паника, то апатия. Кэтрин смотрит на Генри, потом на меня. «Я имела в виду политику», – говорит она.
У мистера Джимми бывают приступы говорливости. Сегодня он рассказал, как отвозил старую машину сына на свалку через реку, и там гигантские прессы ее раздавили. «Это надо видеть», – сказал он. Он попытался поднять кусочек сплющенного металла, но тот оказался тяжелым и не сдвинулся ни на дюйм. «А эти машины подняли его, как перышко!» Я говорю, что однажды эти прессы взбунтуются и всех нас расплющат. Ему нравится моя шутка. Он улыбается. «И придет за нами большая клешня», – говорит он.
Мы с Сильвией идем на шикарный ужин с бизнесменами из Кремниевой долины. Некоторые из них донатят ей на подкаст; она надеется уговорить их спонсировать ее новый фонд. Фонд будет заниматься восстановлением популяций диких животных. Но бизнесменов такие вещи не интересуют. Более перспективно, по их мнению, возрождать потерянные виды. Это можно сделать с помощью генной инженерии, они уже изучают вопрос. Их интересуют лохматые мамонты. И саблезубые тигры.
Почему-то меня сажают далеко от Сильвии. По соседству сидит технооптимист. Он объясняет, что современные технологии перестанут казаться странными, когда поколение, родившееся до их появления, состарится и перестанет на что-либо влиять. То есть умрет, думаю я.
Он говорит, что те, кто сейчас переживает, будто человечество утрачивает некоторые вещи безвозвратно, скоро умрут, а после этого уже никто не будет жалеть о потерянном: все будут помнить только о достигнутом.
Мне кажется, в этом ничего хорошего нет, ведь тогда человечество может развиться совсем не в ту сторону, а вернуться к прежней жизни будет уже нельзя.
Он не обращает внимания на мои возражения, продолжает перечислять все, что он и ему подобные сделали, чтобы изменить этот мир, и как они еще его изменят. Мол,
Я отвечаю, что не пользуюсь соцсетями, потому что чувствую себя белкой в колесе. Нет, даже не белкой, а подопытной мышью, которая давит на рычажок и не может остановиться.
Вкусняшка за лайк! Вкусняшка за хейт! Кушай, кушай, моя хорошая!
Он смотрит на меня, и я понимаю, что он видит во мне человека, пытающегося помешать будущему. «Ну если вам кажется, что вы сможете и дальше ими не пользоваться, удачи», – говорит он.
Сильвия потом рассказывает, что с ее стороны стола было еще хуже. С ней рядом сидел парень в куртке с утеплителем Gore-Tex и рассуждал о трансгуманизме, о том, что скоро мы все сбросим свои бренные оболочки и станем частью единого цифрового организма. «Они жаждут бессмертия, но не могут прождать десяти минут в очереди за кофе», – говорит Сильвия.
В группе по медитации новенький; он рассказывает, как жил в монастыре. Мол, там потрясающая атмосфера и это уникальный жизненный опыт. Марго смотрит на него. «В монастыре только приезжие что-то чувствуют, – говорит она. – Сами монахи не ощущают никакой особой атмосферы». Я смеюсь. Ничего не могу поделать; мне смешно. «Сядьте прямо», – осаживает меня Марго резким, как удар кнута, тоном.
Кажется, своими пробежками и разъездами я окончательно убила колено. Ночью оно разболелось так, что не давало мне спать. Бен настаивает, чтобы на этой неделе я сходила к врачу. Но прежде я осаждаю его расспросами. «А если это подагра?» – «Это не может быть подагра», – отвечает он. «А артрит? В таком возрасте бывает артрит?» Он качает головой. «Артрит бывает совсем у пожилых, и им не заболевают резко».
Ночью мне снится, что я в супермаркете. Играет ужасная супермаркетная музыка. Яркий свет безжалостно бьет в глаза. Я шагаю по проходам, ищу выключатель, но никак не найду. Просыпаюсь с чувством разочарования. А ведь раньше я во сне летала.
По дороге мистер Джимми меня расспрашивает. А о чем эти лекции? В чем смысл? Нет никакого смысла, отвечаю я. Но вообще-то есть.
Сначала они пришли за кораллами, но я молчал: я не был кораллом [5] .
5
Автор перефразирует знаменитое стихотворение Мартина Нимёллера «Сначала они пришли за коммунистами», которым пытался оправдать бездействие немецких интеллектуалов и их непротивление нацистам.
В клинике врач сгибает и разгибает мне колено. Спрашивает про хронические заболевания. «Например?» – «Например, подагра». – «А как я узнаю, что у меня подагра?» – спрашиваю я с легкой паникой в голосе. «Это ни с чем не спутаешь», – отвечает он. И посылает меня на рентген.
Рентгенолог старше меня; веселая, шутит, что весь день двигает аппарат и потом пошевелиться не может. «Не смейтесь над старой больной теткой, – говорит она. – Все у меня в порядке. Не смейтесь надо мной». Кажется, она пытается показать мне пример: мол, колено и колено, что такого, не надо носиться с ним как с писаной торбой, у всех что-то болит. «Вы точно не можете быть беременны», – говорит она, и это не вопрос. Но на всякий случай надевает на меня тяжелый свинцовый фартук.