Погоня за призраком: Опыт режиссерского анализа трагедии Шекспира "Гамлет"

Попов Петр Г.

– На выручку, друзья!

 Еще спасенье есть. Я только ранен!

После смерти короля происходит еще одна важнейшая акция – взаимное прощение Гамлета и Лаэрта. Трагедия стремительно мчится к своему финалу. Сколько нужно было мук и человеческих страданий, смертей и крови, чтобы прозвучали эти высокие и искренние слова:

– Ну, благородный Гамлет, а теперь

Прощу тебе я кровь свою с отцовой,

Ты ж мне – свою!

– Прости тебя Господь.

За последней чертой

Последние минуты жизни принца (или вернее его агония, ибо Гамлет фактически

уже мертв) не менее, а может быть еще более «темны» и загадочны, чем вся его жизнь. Убив Клавдия, Гамлет, сам находящийся на пороге смерти, становится законным королем Дании. Его царствованию отпущены считанные минуты. Тем важнее поступки, совершенные им в качестве короля.

Вот умирающий простился так по-христиански с Лаэртом и с королевой, к которой обращает, правда, не придуманное Пастернаком «Бог с тобой!», а странно звучащее здесь французское «adieu!». (Хотя, с другой стороны, «adieu» – означает прощение, а буквально: «A Dieu» – «К Богу»! Как мы, произнося «спасибо», не задумываемся о изначальном «Спаси Бог»…)

Далее следует обращение умирающего Гамлета-короля к присутствующим:

– А вы, немые зрители финала,

Ах, если б только время я имел, –

Но смерть – тупой конвойный и не любит,

Чтоб медлили, – я столько бы сказал...

– Однако так ничего он и не выскажет, все останется за текстом. Потом Гамлет дает задание Горацио:

– Ты жив. Расскажешь правду обо мне

 Непосвященным.

– Какую правду? В чем она? – Может быть, мы что-нибудь сейчас и узнали бы, если б Горацио был хоть немного заинтересован в исполнении этого духовного завещания. Но нет, он почему-то предпочитает совершить попытку самоубийства. Так последний раз в пьесе возникает «римская тема»:

– Этого не будет.

Я не датчанин – римлянин скорей.

Здесь яд остался.

– Какое выразительное противопоставление! Вспоминается знаменательный диалог из «Юлия Цезаря»:

 Кассий

– Но переменчивы дела людские,

И к худшему должны мы быть готовы.

Ведь если мы сраженье проиграем,

То здесь беседуем в последний раз.

Что ты тогда решишься предпринять?

 Брут

– Согласно философии своей

Катона за его самоубийство

Я порицал: и почему, не знаю,

Считаю я и низким и трусливым

Из страха перед тем, что будет, – жизнь

Свою пресечь. Вооружась терпеньем,

Готов я ждать решенья высших сил,

Вершительниц людских судеб.

 Кассий

– Так, значит,

Согласен ты, сраженье проиграв,

Идти в триумфе пленником по Риму?

 Брут

– Нет, Кассий, нет. Ты, римлянин, не думай,

Что Брута поведут в оковах в Рим.

Нет, духом он велик.

Так и кончат свою жизнь тираноборцы-республиканцы, проиграв решительное сражение наследникам Цезаря, – первым Кассий, приказавший Пиндару заколоть себя, за ним Титиний, закалывающийся мечом Кассия, и, наконец, сам Брут, бросающийся на собственный меч, который держит его преданный слуга Стратон. Так умирают римляне, и Шекспир не может не любоваться их мужественной простотой.

Не таков датчанин Гамлет:

– Если ты мужчина,

Дай кубок мне. Отдай его. – Каким

Бесславием покроюсь я в потомстве,

Пока не знает истины никто!

Идеал мужчины для Гамлета по-прежнему отец, Фортинбрас, т.е. человек, способный подчинять себе других, но отнюдь не тот, кто из соображений чести решится на самоубийство. Этим противопоставлением завершает свою линию в трагедии о Гамлете «римская тема», не отпускавшая драматурга. Горацио, попавший в Эльсинор как бы из окружения Брута, с трудом входит в жизнь Датского королевства, где все ценности и представления о мужестве, о человеческом достоинстве – разительно не похожи на римские. Напоминание о высоких гражданских идеалах римской трагедии рельефно подчеркивает их вырождение в трагедии датской…

Гамлет последним усилием вырывает кубок из рук Горацио. Умирающего не волнует, что станет с другом и соратником после его смерти. Судя по тексту, Гамлет озабочен только тем, какую память оставит он о себе: – Нет, если ты мне друг, то ты на время

Поступишься блаженством. Подыши

Еще трудами мира и поведай

Про жизнь мою.

Опять остается загадкой, какую «истину» имеет в виду Гамлет, что, собственно, должен поведать «потомкам» Горацио. Потом, уже при Фортинбрасе честный педант так выполнит этот наказ:

– Я всенародно расскажу про все

Случившееся. Расскажу о страшных,

Кровавых и безжалостных делах,

Превратностях, убийствах по ошибке,

Наказанном двуличьи и к концу –

О кознях пред развязкой, погубивших

Виновников. Вот что имею я

Поведать вам.

Этот протокол событий вряд ли составляет суть того, что имел в виду Гамлет, говоря об «истине», которая, видимо, заключается во всей судьбе его, во всей истории его жизни, в той самой истории, которую рассказал нам Шекспир во имя того, чтобы мы стали обладателями знания этой истины. С удивлением отметим: даже совершив два новых убийства – короля и Лаэрта – Гамлет по-прежнему остается в системе христианских представлений о нормах завершения земного существования. Прощая свою смерть недавнему противнику, Гамлет апеллирует к Небу: «Пусть небо тебе ее отпустит» (Перевод М.М. Морозова.) Небом же клянется он, отнимая кубок с отравой у Горацио, задумавшего самоубийство. Кажется, что несмотря на весь кошмар происходящего, представления о нравственной норме, наконец, надежно укоренились в его душе. Казалось бы все мытарства Гамлета разрешились, итог его судьбы вполне поучителен и благопристоен. Но нет, Шекспир готовит своему герою еще одно испытание:

 Гамлет

– Что за пальба вдали?

 Озрик

– Послам английским, проходя с победой

 Из Польши, салютует Фортинбрас.

И тут Гамлет совершает последний перед уходом из земной жизни поступок: он отдает свой голос за избрание на датский престол Фортинбраса, солидаризируясь с теми «немыми зрителями финала», которые только что обвиняли его самого в измене...

– Дальнейшее – молчанье.

Все...

Как разгадать все эти ребусы? Где здесь истина? В чем правда – психологическая, социальная, художественная? – Сплошные противоречия, пытаться понять которые, если читать одни «слова, слова, слова…» – безнадежно.

Сначала Гамлет хочет что-то объяснить присутствующим, он пытается оправдаться перед ними, но натыкается на молчаливое отчуждение придворных монстров, спокойно наблюдающих агонию своего законного короля. Что им до этого покойника, они уже высчитывают в уме, кто же займет датский трон после Гамлета. Даже если бы Гамлет сам определенно знал, что он хочет сказать сейчас миру, вряд ли он стал бы высказывать это тому сановному сброду, который окружает его в последние минуты земного бытия. Он прекрасно чувствует бессмысленность своего порыва к этим людям, а потому – «Да пусть и так, все кончено…»