Пограничная трилогия: Кони, кони… За чертой. Содом и Гоморра, или Города окрестности сей
Шрифт:
Джон-Грейди снова взмахнул подносом, метя мексиканцу в голову, но тот ловко увернулся, сделал финт и сам пошел в атаку. Крепко сжимая поднос, Джон-Грейди продолжал медленно продвигаться вдоль стены. Провел языком по губам. Так, в углу рта кровь… Он чувствовал, что лицо его порезано, хотя и не понимал, насколько сильно. Зато он понял другое: кучильеро наняли, потому что у него, Джона-Грейди, появилась репутация парня, с которым шутки плохи. И еще до него вдруг дошло, что из этой столовой он запросто может живым не выйти. Он смотрел в черные глаза кучильеро и читал в них многое. В этих бездонных колодцах холодно светилась долгая и мрачная история. Джон-Грейди двигался вдоль стены, отбивал выпады противника, действовавшего пока только подносом, и сам наносил ответные удары. Он получил новые порезы – сначала на левом предплечье, потом и на животе. Тогда он развернулся и дважды попытался ударить кучильеро ножом, но тот оба раза отскакивал, уходя от лезвия с бескостной изворотливостью дервиша. Когда они приближались к другим столикам, заключенные, за ними сидевшие, молча и быстро вставали и исчезали, словно птицы с проводов. Джон-Грейди снова развернулся и ударил кучильеро подносом, а тот присел, и на какое-то мгновение, словно на фотографии, Джон-Грейди увидел его, тощего и кривоногого, – этакий темный тоненький гомункул, норовящий вселиться в человека. Затем нож мелькнул туда-сюда, гомункул стремительно выпрямился и снова занял оборонительную позу, слегка пригнувшись и не спуская глаз с противника, пытаясь предвосхитить явление смерти. Эти черные глаза уже хорошо знали, что такое смерть, прекрасно представляли, в каких одеждах она странствует, и безошибочно угадывали ее близость.
Поднос загремел о плиты пола, и Джон-Грейди понял, что выронил его. Он провел рукой по груди – пальцы сделались мокрыми и липкими. Вытер руку о штаны. Кучильеро держал поднос на уровне глаз, чтобы скрыть от противника свои маневры. Он выставлял поднос так, словно приглашал Джона-Грейди прочитать на его днище какое-то сообщение, но там не было ничего, кроме зазубрин и вмятин, оставленных десятками тысяч тюремных завтраков, обедов и ужинов. Джон-Грейди сделал шаг назад, потом сполз на пол у стены, раскинув руки по сторонам. Кучильеро посмотрел на него, поставил поднос на стол, наклонился, потом схватил Джона-Грейди за волосы и запрокинул ему голову, чтобы было сподручнее перерезать горло. И тогда Джон-Грейди взметнул руку с ножом и вонзил его прямо в сердце противнику. Он вонзил его глубоко, а потом резко рванул ручку вбок, отчего лезвие с хрустом сломалось, оставшись в груди кучильеро.
Нож кучильеро с глухим стуком упал на пол. Над левым карманом его синей рубашки появилась красная бутоньерка, и затем брызнул фонтанчик крови. Кучильеро сначала осел на колени, а потом упал прямо в объятья врага. Заключенные, наблюдавшие за поединком, ринулись к двери, словно зрители в театре, решившие по окончании спектакля избежать толкучки в гардеробе. Джон-Грейди отшвырнул рукоятку ножа, отпихнул от себя голову с сальными волосами, уткнувшуюся ему в грудь, и стал нашаривать нож кучильеро. Потом Джон-Грейди оттолкнул от себя убитого и, сжимая в руке его нож, ухватился свободной рукой за край стола и кое-как поднялся на ноги. Держась за стол, он сделал несколько неуверенных шагов, потом повернулся к двери, откинул задвижку и, шатаясь, вышел наружу, в синие сумерки.
Через приоткрытую дверь столовой на темный двор падала узкая полоса света. Эта полоса зашевелилась и померкла, когда в проеме появились другие заключенные и уставились на Джона-Грейди. Никто, впрочем, за ним не пошел. Прижимая руку к животу, Джон-Грейди брел, и каждый шаг давался ему с трудом. Вот-вот на стенах вспыхнут прожектора и прозвучит сирена. Джон-Грейди осторожно переставлял ноги. В сапогах хлюпала кровь. Он посмотрел на нож убитого, который по-прежнему сжимал в руке, и отшвырнул его в темноту. Сейчас завоет сирена и вспыхнут прожектора… Перед глазами все плыло, но боли, как ни странно, не ощущалось. Кровь сочилась между липких пальцев. Сейчас вспыхнут прожектора, сейчас завоет сирена…
Джон-Грейди уже добрался до первого пролета лестницы, когда его нагнал высокий худой человек и что-то ему сказал. Джон-Грейди обернулся, чуть согнувшись. В потемках, может быть, и не заметят, что нож он выбросил. И не поймут, что он еле стоит, истекая кровью.
Ven conmigo [113] , сказал высокий. Est'a bien.
No me moleste [114] .
Темные ярусы тюрьмы уходили к темно-синему небу. Вдалеке залаяла собака.
113
Пошли со мной. Все хорошо (исп.).
114
Не приставайте ко мне (исп.).
El padrote quiere ayudarle [115] .
?Mande? [116]
Высокий зашел спереди, остановился.
Ven conmigo, повторил он.
Это был человек Переса. Он протянул руку Джону-Грейди, но тот сделал шаг назад. Его сапоги оставляли мокрые, темные следы. Сейчас вспыхнут огни. Сейчас завоет сирена. Он повернулся, чтобы уйти, но колени стали подгибаться. Он упал, затем поднялся. Телохранитель Переса попытался помочь ему, но Джон-Грейди вырвался из его объятий и снова упал. Все вокруг плыло, кружилось. Джон-Грейди уперся ладонями в землю, чтобы подняться. Кровь капала между его вытянутых рук. Стена, казалось, рушится, наваливается на него. Приближается темное небо. Джон-Грейди упал на бок. Тогда человек Переса наклонился, поднял его и на руках понес через двор к домику своего хозяина. Он внес его, захлопнул дверь ногой, и тут завыла сирена и вспыхнули прожектора.
115
Хозяин хочет помочь (исп.).
116
Как? (исп.)
Джон-Грейди проснулся в кромешной тьме. Он находился в каком-то каменном мешке, где пахло хлоркой. Протянул руку, пытаясь понять, что вокруг, и тотчас его пронзила боль, которая словно выжидала, пока он пошевелится. Джон-Грейди опустил руку, повернул голову. В темноте светилась узкая полоска. Он прислушался. Стояла мертвая тишина. Каждый вздох резал грудь, словно бритвой. Через некоторое время он вытянул другую руку и коснулся холодной каменной стены.
Hola, произнес он.
Голос был слабым и дрожащим. Лицо исказила гримаса.
Hola, повторил он.
В помещении явно кто-то был. Джон-Грейди это чувствовал.
?Qui'en est'a? [117] – спросил он, но никто не отозвался.
Нет, здесь все равно кто-то есть, причем уже давно. Или он ошибается? Нет, он не мог ошибиться. Кто-то явно скрывается в темноте, следит за ним… Джон-Грейди посмотрел на полоску света. Разумеется, свет выбивается из-под двери. Он затаил дыхание. Комната была маленькой. Такой маленькой, что, если тут кто-то и был, можно, хорошенько прислушавшись, услышать его дыхание. Джон-Грейди так и поступил, но ничего не услышал. Он вдруг подумал, а не умер ли он, и от этого его захлестнула та самая волна печали, какая охватывает ребенка, который собирается горько заплакать. Одновременно его пронзила такая жуткая боль, что пришлось взять себя в руки и начать жизнь сызнова. Вздох за вздохом.
117
Кто тут? (исп.)
Он понимал, что надо встать и попробовать открыть дверь, но, чтобы решиться на это, понадобилось немало времени. Сначала Джон-Грейди перевернулся на живот, но тотчас чуть не задохнулся от новой вспышки боли. Какое-то время он неподвижно лежал, судорожно дыша. Затем опустил руку, пытаясь достать до пола, но рука повисла в воздухе. Тогда он осторожно спустил ногу, коснулся пальцами пола и, набираясь сил для следующего шага, лежал, упираясь в кровать локтями.
Когда Джон-Грейди наконец добрался до двери, выяснилось, что она заперта. Он стоял на холодном полу, не зная, что делать дальше. Он был весь в бинтах, и, похоже, раны снова начали кровоточить. Он это чувствовал кожей. Затем он прислонился лбом к холодному металлу двери и понял, что и голова у него тоже в бинтах. Внезапно ему страшно захотелось пить. Пора было возвращаться на кровать, но, чтобы собраться с новыми силами, ему пришлось потратить немало времени.
Наконец дверь распахнулась, и в слепящем свете появилась фигура. Это была не медицинская сестра в белом, но demandadero [118] в грязной форме цвета хаки, державший в руках металлический поднос, на котором стояла тарелка с посоле и стаканом оранжада. Демандадеро был ненамного старше Джона-Грейди. Войдя в комнату, он повернулся, стараясь не глядеть на кровать. Но если не считать железного ведра-параши, в комнате больше не было ничего, и поднос можно было поставить только на кровать.
118
Рассыльный (исп.).