Пограничные бродяги (др. изд.)
Шрифт:
— Спасибо, — ответил торговец с глубоким чувством. — Еще одно слово, перед тем как нам расстаться.
— Говорите.
— Скажите мне свое имя, чтобы когда-нибудь, в случае надобности, я мог обратиться к вам, как и вы ко мне.
— Правда; меня зовут Транкиль, мои товарищи — лесные охотники, прозвали меня Тигреро 7 .
И прежде чем торговец пришел в себя от удивления, вызванного тем, что перед ним человек, слава которого гремела на границе, охотник, раскланявшись с ним в последний раз, прыгнул в пирогу, оттолкнулся от берега и, усиленно гребя, поплыл к другому берегу.
7
Тигреро (дословно —
— Транкиль, Тигреро! — бормотал Джон Дэвис, очутившись один. — Это мой добрый гений внушил мне подружиться с подобным человеком.
Он расположился на носилках, которые взяли в руки двое слуг, и, бросив последний взгляд на канадца, пристававшего в эту минуту к противоположному берегу, произнес:
— В путь!
Скоро берег опустел, торговец и его свита исчезли за деревьями, и только слышался шум, который все более и более ослабевал, пока наконец совсем не затих, да отрывистый лай ищеек, бежавших впереди небольшого отряда.
ГЛАВА III. Черный и белый
Между тем канадский охотник, имя которого мы теперь знаем, пристал, как мы уже сказали, к тому берегу реки, где он покинул негра спрятавшимся в прибрежных кустах.
За время продолжительного отсутствия своего защитника раб имел полную возможность убежать и сделать это с тем большим основанием, что вряд ли мог рассчитывать на то, что его не будут преследовать по прошествии этого промежутка времени, который позволял ему выиграть большое расстояние у тех, кто ожесточенно преследовал его, с таким упорством стараясь его поймать.
Однако он ничего подобного не сделал, потому ли, что мысль о бегстве показалась ему неосуществимой; потому ли, что он чувствовал себя слишком утомленным; потому ли, наконец, что он имел на это свои причины, — ничего этого мы не знаем. Он не стронулся с места, где укрылся в первую минуту, следя беспокойным взглядом за передвижениями находившихся там людей.
Джон Дэвис вовсе не преувеличил, рассказывая охотнику о наружности Квониама, который действительно был одним из великолепных представителей африканской расы. Двадцати двух с небольшим лет, он был высокого роста, хорошо сложен, строен; у него были широкие плечи, выпуклая грудь; черты его лица были тонки, выразительны, лицо его отражало чистосердечие, его открытый взор светился умом, и, наконец, хотя цвет его кожи и был черным, а в Америке, этой стране свободы, цвет этот является неизгладимым знаком рабства, — тем не менее Квониам не производил впечатления человека, созданного для неволи, настолько все в нем, казалось, жаждало свободы и той свободной воли, которую Бог даровал своим творениям и которую люди тщетно пытались у них отнять.
Когда канадец возвратился на свое место в пироге, а американцы покинули берег, вздох успокоения вырвался из груди негра, ибо, не зная наверное того, что произошло между охотником и старым хозяином, так как Квониам находился слишком далеко от места разговора для того, чтобы его слышать, он все же сообразил, что, во всяком случае, некоторое время ему нечего бояться последнего, и поэтому с лихорадочным нетерпением ожидал возвращения своего благородного защитника, чтобы узнать от него, чего ему отныне бояться или на что надеяться.
Причалив к берегу, канадец вытащил пирогу на песок и твердым и размеренным шагом направился к месту, где, по его предположению, должен был находиться негр.
Действительно,
Охотник не мог удержаться от довольной улыбки.
— А-а! — сказал он негру. — Так вот вы где, мой друг Квониам?
— Да, хозяин. Значит, Джон Дэвис сообщил вам мое имя?
— Как видите. Но что вы тут поделываете, почему вы не убежали во время моего отсутствия?
— Квониам не трус, — сказал он, — чтобы бежать в то время, когда другой рискует из-за него жизнью. Я ждал и был готов пожертвовать собой, если бы белому охотнику угрожала какая-либо опасность 8 .
Квониам произнес эти слова просто, но с достоинством. Видно было, что он говорит чистую правду.
— Прекрасно, — благосклонно ответил охотник. — Очень вам благодарен, намерение у вас было хорошее. К счастью, вмешательство ваше оказалось ненужным — впрочем, вы лучше сделали, что остались здесь.
8
Мы не знаем ничего страннее того разговорного языка, который приписывается неграм; этот жаргон прежде всего замедлил бы рассказ, а затем он, по большей части, не соответствует действительности, — двоякая причина, позволяющая нам не употреблять его здесь. — Примеч. автора.
— Что касается меня, хозяин, то будьте уверены, что я навсегда сохраню признательность к вам.
— Тем лучше для вас, Квониам, это покажет мне, что в вас нет неблагодарности, одного из самых гадких пороков, которыми страдает человечество. Но, прежде всего, не называйте меня, пожалуйста, больше хозяином, это мне неприятно — слово «хозяин» предполагает понятие о подчинении, а я не хозяин вам, а только товарищ.
— Как же иначе может называть вас бедный раб?
— Как называть меня? Зовите меня Транкилем, как я зову вас Квониамом. Транкиль — имя, которое, надеюсь, не трудно запомнить.
— О, нет ничего легче! — заметил, смеясь, негр.
— И прекрасно! Дело, значит, сделано. Теперь обратимся к другому, и прежде всего возьмите себе вот это.
Тут охотник достал из-за пояса бумагу, которую протянул негру.
— Что это? — спросил он, с беспокойством смотря на бумагу, содержание которой было ему недоступно, так как он не умел читать.
— Это? — с улыбкой ответил охотник. — Это — драгоценный талисман, делающий из вас такого же человека, как и все, и вычеркивающий вас из числа животных, среди которых вы числились до сего времени — одним словом, это акт, которым Джон Дэвис, родом из Южной Каролины, работорговец, возвращает, начиная с сегодняшнего числа, присутствующему здесь Квониаму полную свободу, которой он отныне может пользоваться как ему заблагорассудится, это — ваша отпускная, написанная вашим бывшим хозяином и скрепленная подписями вполне правоспособных свидетелей, которая пригодится вам в случае надобности.
При этих словах негр побледнел, как бледнеют люди его цвета, то есть лицо его приняло темно-серый оттенок, глаза его широко раскрылись, и в течение некоторого времени он стоял не двигаясь с места, пораженный как громом, будучи не в состоянии вымолвить хоть слово или сделать какое-либо движение.
Наконец он разразился взрывом громкого смеха, перекувырнулся два или три раза с ловкостью кошки, и вдруг у него потоком полились слезы.
Охотник внимательно следил за действиями негра, чувствуя крайний интерес к тому, что делалось перед его глазами, и с каждой минутой испытывал к этому человеку все большее и большее влечение.