Пограничные характеры
Шрифт:
Места уже не сравнить с батумским побережьем — здесь холоднее и суровее. Старики аджарцы в Нижних Чхотунетах ходят, обвязав голову шерстяными платками, но не по-бабьи, под подбородком, а с узлом на виске или макушке.
Исчезли эвкалипты, пальмы; кипарисы есть и тут, хотя больше уже каштана, ореха, лавровишни. Чем выше в горы, тем узкая теснина притока Чороха реки Мачехел-Цхали становится все суровее. Вот уже и снег лежит на камнях. Он пушистый, очень белый.
С вершин низвергаются узкие шумные водопады. Весной они превращаются в свирепые потоки, но и сейчас крутят крошечные мельнички с одной обледенелой лопастью.
Это — граница. Верховые лошади ждут пограничников, чтоб поднять еще выше, где у непривычного человека закладывает от высоты уши.
Дорога от Батуми к Сарпи идет тоже по горному шоссе, но глубоко внизу открывается прекрасный вид на тихое голубеющее под утренним солнцем море, на игрушечные домики селений и крошечные пароходики — то есть все выглядит почти так, как изображено на рельефной карте в штабе отряда. Только, разумеется, ни одна схема не может передать чистого и холодного в тени горы воздуха; трепетанья вспугнутого машиной вальдшнепа, который, до этого не видимый нами, сорвался вдруг со скалы; внимательного взгляда пограничника у «грибка», охраняющего первый подступ к заставе. Едва что-нибудь вызывает подозрение — звонок к начальнику заставы.
Трубка полевого телефона постоянно начеку не только в канцелярии, но и в доме начальника заставы: гудки низких и высоких тонов отрывают его от еды, сокращают и без того прерывистый сон.
Начальник заставы капитан Алексей Чхартишвили — еще молодой человек, но уже бывалый пограничник. До этого он служил на горных заставах. Что это такое, начинаешь представлять себе, и то в очень малой мере, лишь после многочисленных рассказов жены капитана.
Начать с того, как поднималась она, городская женщина, к месту службы своего мужа. Колесный транспорт отказал очень скоро; вещи навьючили на горных лошадок; она тоже впервые в жизни села в седло. И началось восхождение! Сначала под обжигающим горным солнцем, потом сквозь холодный туман низко спустившихся облаков. Под копытами лошадей то и дело возникали осыпи, скатывались камни. Чем выше — тем чаще проваливались в глубокий снег; подковы скользили по льду.
А когда заболел двухмесячный Юрка, целые недели лечение шло по радио: ни с ним спуститься, ни врачу подняться к заставе в это время года было невозможно. Алла Николаевна до сих пор добрым словом вспоминает солдата, студента-медика, который в конце концов вылечил ребенка. Пришлось ему прибегнуть к народной фармакопее; собирать корни горных растений, сушить и растирать кору. «У него талант к медицине. Удивительный парень! Такие огромные ручищи, а так ловко, аккуратно ими все делает. Кончит службу, вернется в институт — прекрасным врачом станет».
Застава в горах — мир, совершенно отдельный от всего оставшегося внизу человечества. Не только люди чувствуют себя единой семьей, но и дикие звери, гнездящиеся поблизости птицы — все невольно очеловечивается в сознании маленькой группки, становится значительным, составляет постоянный интерес жизни. Так шел долгий поединок между людьми и одним коварным шакалом; он не только бродил вокруг заставы со своими собратьями, скуля и всхлипывая, но дерзко проникал в кладовую к мясным запасам. Ни капканы, ни умнейшие пограничные собаки не могли его остановить.
Едва привозили паек, этот ворюга неизменно уволакивал свою часть и ехидно хохотал по-шакальи в зарослях.
Шакалы и медведи вообще доставляют пограничникам много хлопот. Часто, не ведая о том, они устраивают ложные тревоги. Но пограничники — хорошие следопыты. Медвежий отпечаток очень похож на человеческий, значит, и человеческий можно подделать под медвежий. Можно-то можно, да не очень! За много лет на заставе не было ни одного безнаказанного перехода.
Любопытно, что когда едешь на границу, то по привычке самым интересным представляются поимки, погони, внезапные разоблачения. А когда попадаешь на заставу, захватывает совсем другое: сам ритм жизни. Очень суровый, очень самоотверженный и, в конечном счете, героический. Причем не от случая к случаю, а каждый день.
Попробуйте поговорить с пограничниками, вы не пожалуетесь, что они скучные собеседники, но не ждите никаких цветистых описаний, рассказов о погонях и поимках. Да, задержания есть, случаются, но это часть работы, а не что-то исключительное, внезапно переворачивающее все вверх дном. Предельно собранная жизнь заставы исключает какой-либо ажиотаж вокруг задержания, даже при самых романтических обстоятельствах. Романтика — приманка для непосвященных! (К слову, один астроном, прочитав как-то мои записки о Крымской обсерватории, укоризненно вздохнул. «Вы пишете про астрономов, как про кибернетиков или поэтов, — сказал он. — Это неверно. Астрономия — занятие скучное и сугубо прозаическое! Поверьте уж мне». Но я ему, конечно, не поверила и пламенно надеюсь, что мои читатели тоже не поверят.)
Итак, что может быть романтичнее, чем ночью, до восхода луны, подняться на пограничную вышку и вместе с часовым следить в окуляр за тугим лучом прожектора? В его свете отчетливо видна каждая мелкая волна. Спящий на воде нырок становится ослепительно-белым; белым, словно серебряным, кажется и рыбачий буй. Даже большой корабль будто выкован из алюминия.
Любой всплеск, мелькнувшая голова или рука самого искусного пловца не могут остаться незамеченными. При последнем задержании так и вышло: прожектористы заметили, сообщили сторожевому катеру, тот вышел наперерез. Вся операция уложилась в считанные минуты.
Подняться на вышку было весьма заманчиво. Хотя, честное слово, не так просто! Лестница отвесная, вроде пожарной, скользкие железные прутья. Такие же и поручни, они абсолютно не создают ощущения устойчивости. Особенно это чувствуется при спуске.
— Знаете, — сказала я начальнику заставы, — сойти я не смогу. Хоть убейте!
Капитан уговаривал меня долго и терпеливо. Так и пришлось сползать, ступенька за ступенькой, глядя только ему в лицо и не рискуя отвести глаза хоть на сантиметр в сторону, — а вдруг снова охватит постыдная боязнь высоты?
На вышке я была недолго, ровно столько, сколько надо для романтического настроения. Но задержись я там подольше, подежурь с часовым, не скажу, ночь, хотя бы пару часов, — и для меня все тоже стало бы работой, строгим поминутным графиком включения и выключения прожектора. Короткими словами команд.
— Турция уже светлеет, — сказал прожекторист. — Луна. А мы пониже, за горой.
Прожекторист стоит в будке с узкой щелью, на нижней доске нанесены градусы, оптическая трубка с двумя окулярами, за поворотами которой механически движется и луч прожектора. Сам прожектор расположен на эстакаде над морем.