Пограничные характеры
Шрифт:
СТО ТЫСЯЧ ОЗЕР
Пустынный мурманский край не так уж и пустынен: плотность населения в нем раз в двадцать больше, чем на Аляске, например.
Конечно, плотность населения — вещь относительная. Люди живут в нескольких поселках, а вокруг безлюдная тундра. Кстати, о тундрах. Со школьной скамьи мы помним: тундра — это болотистая равнина, бегают по ней олени и растет мох, ягель. Ягель растет и в мурманском крае, но равнин здесь почти нет. Это горная страна, вроде Крыма. Не надо улыбаться! Вершины Мурманских, Хибинских, Ловозерских гор поднимаются до тысячи метров и даже выше. Хребты тянутся на сотню километров. В центре Кольского полуострова мало обследованная возвышенность Кейвы. У побережья голая гряда Муста-Тунтури. Здешние горы древнейшие по времени образования; им полтора миллиона лет. А вот освободились они от ледника совсем недавно. До сих пор идет активный процесс отделения тверди от морских хлябей. Мурманский край — каменный богатырь, все растет и растет, по сантиметру в год освобождаясь от водяных пеленок.
Даже сам город Мурманск расположен на террасах, а они не что иное, как следы отступавшего понемногу моря.
Географы утверждают, что здесь сто тысяч озер; они буквально сидят друг у друга на шее: одно расположено чуть повыше над уровнем моря, другое пониже.
Пограничники рассказывают:
— Карабкаешься на сопку, обдерешься весь о камень. Ну, думаешь, отдохну наверху, посижу. А там и ногу-то поставить некуда — вода. Или так: на озере остров, на острове озеро, на том озере опять остров и на островке еще одно озерцо. Как в сказке про белого бычка!
Конечно, все это разглядеть можно только летом. Сейчас любое озеро — просто белая поляна.
Вокруг вздыхают: эх, если бы вы приехали попозже!
Послушать аборигенов, так Заполярье летом — рай. Повествуют об этом так вдохновенно, что начинаешь помаленьку верить. Во-первых, рыбы всякой полно, самой редкой, самой вкусной. Ведь рек — тринадцать тысяч! Бесчисленные водопады и пороги, которые называются падунами. Это сосчитанных рек. А ручьев, «где плещется форель», как писал Паустовский?! Каждый второй спрашивает меня, не увлекаюсь ли я рыболовством. И с сожалением качает головой.
Начальник отряда полчаса описывал особую «пограничную» уху. Как варится первая, вторая, наконец, третья перемена рыбы и вся она, кроме отвара, выкидывается. Пока не кладут напоследок особые, «царские» сорта рыб, вроде палтуса, форели, кумжи. Такая уха в самую жару через полчаса застывает студнем.
Слушая эти лукулловские описания, начинаешь вспоминать, сколь скуден бывает выбор блюд в ресторанах.
Кроме рыбы здесь рай и для грибника, да и ягод видимо-невидимо.
Многие, наверно, читали про морошку: умирающий Пушкин попросил моченой морошки. С детства я слыхала от матери, которая родом тоже поморка, что морошка — ягода ни с чем не сравнимая, изумительная. И вот теперь дождаться бы еще несколько месяцев, и она росла прямо бы у меня под ногами.
Ах, морошка, морошка, сказочная ягода! Посмотреть бы на тебя хоть одним глазком!
Я стала спрашивать всех кругом: нет ли у кого дома морошки моченой, сушеной, вареной?
ФЕОЗВА
Больше всего надеялась, конечно, на Феозву. Но про Феозву особый рассказ.
Во-первых, это не географическое название и не сорт цветка. Это — женское имя. Хотя бьюсь об заклад, что из тысячи моих читателей ни один о нем не слышал.
Я его затверживала двое суток. Наконец не выдержала и сказала, что придется записать по буквам.
— А зачем? — неприветливо спросила Феозва, чуть оборачивая голову.
Она топила печь и стояла перед распахнутой дверцей, залитая ярким пляшущим светом. Охапка березовых поленьев курилась с мороза.
Феозва стеснялась своего имени. Она поморка с Канина носа, вышла замуж за начальника заставы, и вот уже сколько лет делит с ним суровую отшельническую пограничную жизнь.
Сейчас она замещала уехавшую в отпуск хозяйку пограничной гостиницы, и я совершенно не понимала, когда она ест, когда спит, когда досматривает троих детей.
Она спросила через плечо, зачем мне записывать ее имя.
Я ответила, что такая уж у меня профессия — запоминать все интересное.
— А моя профессия топить печи, — с вызовом отозвалась она.
«Ах, как ты горда, Феозва!» — подумала я с улыбкой. Честное слово, не помню, чтоб какой-нибудь человек доставлял мне такое удовольствие одним своим видом.
Кстати, она совсем не походила на сказочную Марью Моревну, придуманную Пришвиным. Это вполне современная молодая женщина, миловидная, с завитыми волосами и накрашенным ртом (ярко-красным, потому что последняя мода — жемчужно-розовые губы — еще не дошла сюда). На ней вязаная жакетка и черные валенки, ворот нараспашку. Я смотрю на нее и ежусь от холода. А она топ-топ валенками то по двору в метель, то по коридору холодному, как погреб. И тотчас по ее следам начинают твориться добрые дела; гудят огнем печи, летает по полу веник.
В два часа ночи она принимала гостей с поезда. В семь утра отправляла их. Печи, числом до пяти, топила дважды: утром и вечером. Мерзляки, вроде меня, вызывали в ней, должно быть, презрение. Ведь она-то жила здесь с детьми круглый год, дети ездили в школу в поселок Никель за десять километров. Сама она бегала по стольку раз в день от дома до гостиницы в глухую ночь, в обед, на рассвете. А здесь часты бураны, когда не видно ни зги, трескучие морозы, от которых захватывает дух.
Впрочем, у меня перехватывало дыхание всю первую неделю. Стоило пройти шагов десять по наировнейшей дороге самым медленным шагом, как начинало колотиться сердце: сказывается недостаток кислорода. Иногда даже тоненько звенело в ушах, как при начале горной болезни. Хотя вместе с тем воздух тут чистейший и даже какой-то душистый, словно сам вид снегов вокруг насыщал его особым ароматом.
ПОЛУОСТРОВ СОКРОВИЩ
Двинин ревностно отстаивает за своим краем титул второго Урала. В самом деле — богатства здесь только-только начинают приоткрываться, и они огромны.
Дымит высочайшей трубой через озеро от нашего дома комбинат «Никель».
Интересно, что, когда эта земля после первой мировой войны была уступлена Финляндии, финны отдали никелевые рудники на откуп канадцам. Те порылись, порылись и решили, что выбрано все. А наши геологи после них открыли запасы руды по крайней мере на сто лет! И это только в одном районе. Но постепенно то здесь, то там земля, становясь словно стеклянной в награду ищущим глазам, показывает краешек еще одной жилы, еще одного месторождения…
Кроме металлов на Мурмане много первосортного гранита и слюды. Двинин напоминает, что столь ценимая в старину слюда расходилась по всему миру и называлась московитом — камнем из Москвы.
Есть тут кварц, аметисты на Терском берегу, по рекам добывался некогда жемчуг. Вот уж, в самом деле, кто бы мог подумать, что о Кольском полуострове можно спеть:
Не счесть алмазов в каменных пещерах,
Не счесть жемчужин в море полуденном…
Слово «апатит» со времени первых пятилеток стало у нас в стране всем известным, домашним словом. И только в книге Двинина я прочла расшифровку: по-гречески — это значит «обманщик», потому что камень этот принимает самые разнообразные виды, маскируясь то под один, то под другой минерал. «Разоблачить» его может только опытный глаз.