Пограничными тропами

Смирнов Олег Павлович

На одном из комсомольских собраний обсуждался вопрос об успеваемости курсантов по русскому языку и арифметике. Докладчик назвал среди хорошо успевающих Усова. Многие отставали в учебе, особенно те, которые прибыли в училище с границы.

Собрание проходило бурно. В выступлениях комсомольцев чувствовалась озабоченность. И вот слово взял Виктор. Когда он вышел к столу, то лицо его покраснело, и он не мог собраться с мыслями. В ленинской комнате наступила тишина.

— У нас большой и хороший коллектив, — сказал Виктор, — но дружбы настоящей нет, а поэтому и успеваемость

страдает. Я предлагаю хорошо успевающим взять шефство над теми курсантами, которым трудно дается тот или иной предмет. Беру шефство над Панковым и Минсуратовым, обязуюсь вывести их в число успевающих.

После Усова выступили еще несколько курсантов, которые одобрили его предложение. А на втором году обучения группа вышла в число передовых.

На третьем курсе Виктор был назначен отделенным командиром и вывел свое отделение в число лучших.

После окончания учебы лейтенант Усов уехал на западную границу.

На том месте, где сражались пограничники лейтенанта Усова, — братская могила. Здесь покоятся герои, о которых знает вся страна, чьи имена свято хранят воины в зеленых фуражках.

Пограничные наряды заставы имени Героя Советского Союза Виктора Михайловича Усова — достойные наследники боевой славы героев. Получив боевой приказ, они подходят к памятнику и стоят по стойке «Смирно!» в минутном молчании.

Михаил Абрамов

ПОДВИГ В СТРЕЛЕЦКОЙ БУХТЕ

В сотне метров от берега торчал из воды серый камень. Доплыть до камня не так уж трудно, матросы и солдаты заплывали куда дальше, за самые буйки, а вот влезть на него — дело нелегкое: ухватиться не за что, руки скользят по граниту, отполированному волнами. Но парни вновь и вновь испытывали силу и ловкость…

Первым забрался на камень матрос Иван Голубец. Отсюда видны морские просторы, береговая линия с ее золотистыми пляжами, обрывистыми скалами, темно-зелеными гущами садов, с заводскими корпусами и веселыми белыми домиками. Хорошо сидеть на вершине камня, загорать, любоваться морем, а затем, отдохнув, прыгнуть в воду, да так глубоко, чтобы дух захватило.

Подплыв к камню, пограничники смотрели, как Иван Голубец, прижимаясь смуглым, почти черным телом к скользкому граниту, выбрасывал вверх руки и медленно упорно полз выше и выше.

— Ничего, и вы эту премудрость усвоите! — уверенно кричал Голубец.

И когда пограничники добрались вместе с ним до вершины камня, он обрадовался, похвалил за настойчивость.

— Теперь все в порядке, — говорил Голубец своим друзьям — сержанту Сергею Семенову, матросу Виктору Губареву и солдату Сабиту Алимжанову. — Ловкость всегда пригодится…

Прищурившись, Голубец вглядывался в морскую даль, озаренную ярким полуденным солнцем.

— Видите, как сломалась линия горизонта! — показал он. — Здесь тишина, вода — чистое зеркало, а там все взбунтовалось, кипит и грохочет. Скоро волны дойдут до берега, ударят в скалы — только звон покатится!

— Море что человек, — сказал Сабит Алимжанов. — Оно и радуется, и сердится, и песни по ночам

поет. Приду с границы, сяду у окна и чего только не передумаю под его песни. То мать вспомнится, то наша степь, то скачки джигитов на празднике…

Повернув к товарищам круглое лицо с крепкими широкими скулами, маленьким носом и детскими пухлыми губами, Сабит улыбнулся.

— Я так люблю степь, — тихо продолжал он, — как ты, наверно, Иван, любишь море.

Узкие глаза Алимжанова сверкнули темным влажным блеском. В них одновременно выражались и легкая грусть и восхищение.

— Да, Сабит, — ответил Голубец, — без моря у меня душа засохнет. Ведь я и вырос на этих берегах, в Таганроге.

— Жаль, Иван, что ты не знаешь наших казахских степей. Они такие же широкие, как твое море. — Сабит подсел к матросу, положил руку на его нагретую солнцем грудь. Глаза казаха, черные и влажные, выражали приветливость и доброжелательность. — Иван, ты научил меня плавать и управлять лодкой, — сказал он. — Приезжай к нам в степи, я научу тебя скакать на коне.

— Рано, Сабит, об этом думать. Кто знает, как сложится жизнь. Хочешь, я расскажу о верности человека морю?

Сабит кивнул головой.

Пограничники Семенов и Губарев, лежавшие до этого молча, тоже повернулись к матросу.

— На Черное море часто приезжал художник Айвазовский, — сказал Голубец. — Он подолгу жил в Крыму. Там даже береговые скалы названы его именем. А картину «Девятый вал», которая висит у нас в клубе, вы, конечно, все видели. Айвазовский так любил море, что мог целыми днями и неделями наблюдать, как оно бушует, затихает и вновь начинает волноваться. И никакой другой художник не мог лучше его изображать море. — Матрос задумался, стал смотреть вдаль. Сломанный волнами горизонт был виден отчетливо. Неистовое кипение крутобоких водяных холмов приближалось к берегу. — Вон как играет, — спокойно заметил Голубец. — Силища непокорная!

Голубец слыл среди товарищей парнем веселым, искренним, прямодушным. Но никто не замечал, что он любил произносить длинные речи. Теперь он подумал, что наговорил лишнего, и несколько смутился. От этого на его смуглых щеках проступил румянец.

Сержант Семенов, улыбнувшись, ободрил:

— Хорошо ты, Ваня, рассказал о море. Расскажи что-нибудь о моряках, которые здесь воевали.

— Ну какой я рассказчик! — отмахнулся матрос.

Но он все же разговорился. Пограничники, слушая, не заметили, как волны докатились до камня, гулко хлестнули его гранитные бока. Вокруг забурлили, закипели зеленоватые разводы.

Сабит смотрел в сторону берега — он теперь казался не таким близким, не в сотне метров, и хитровато-ласковый огонек в глазах Сабита сменился сухим блеском, а его круглое добродушное лицо стало строгим и жестким.

— Что, испугался? — спросил Голубец.

Сабит не ответил. Он опасливо поглядывал на высокую с белым гребнем волну, грозно катившуюся к камню. Ему подумалось, что волна смоет их всех, унесет в пучину. Прикоснувшись к камню, волна стремительно поползла вверх, хлестко ударила по ногам и с сердитым рокотом сползла в море. За ней шли другие, такие же грозные волны.