Погребенный светильник

Цвейг Стефан

— Храни тебя Бог. Пусть Он укажет тебе дорогу и благословит твое деяние. Мы с тобой последние, кому был ведом путь светильника. До сих пор нас было двое, теперь остаешься ты один.

Вениамин смиренно поклонился:

— И моему знанию отмерен лишь краткий срок. А потом только Богу будет известно, где покоится Его менора.

* * *

Когда корабль прибыл в Яффу, на берегу, как обычно, собралась большая толпа любопытных, желающих поближе рассмотреть и приветствовать приезжих. Среди них было несколько евреев. В белобородом старце, за которым слуги несли гроб, они сразу признали своего, собрались вместе и с молчаливым пониманием торжественной чередой последовали за гробом. Ибо евреи считают праведным и богоугодным делом провожать покойника в последний путь и помогать в погребении человека, пусть даже чужого и незнакомого. Как только евреи Яффы услышали новость, что один из их единоверцев привез из-за моря гроб, все они собрались, чтобы исполнить свой священный долг. Они просачивались из всех улиц,

из всех домов, оставляли дела и работу и молчаливо присоединялись к процессии, так что к постоялому двору, куда направлялся на ночлег Вениамин, гроб сопровождала огромная толпа. И только там, поставив гроб рядом с его постелью (почему-то старик настоял на этом), они впервые нарушили молчание. Они приветствовали единоверца приветом благословения и спросили, откуда он прибыл и куда держит путь. Вениамин отвечал односложно. Он опасался, что сюда успели дойти вести из Византии и кто-то из здешних мог его узнать. А он не хотел еще раз вызывать у братьев несбыточные надежды. Но не хотел и осквернять светильник ложью. Поэтому он просил позволить ему хранить молчание. Он сказал, что ему поручено захоронить этот гроб в Святой земле и ни о чем больше не говорить. Он осторожно уклонился от пытливого любопытства и, в свою очередь, спросил, где здесь находятся святые места, чтобы именно там совершить погребение. Тут евреи Яффы улыбнулись, не скрывая гордости: в этой стране любое место свято и земля здесь повсюду изначально освящена. Но потом они перечислили и описали ему все те захоронения, обозначенные лишь грудами неотесанных камней, где в пещерах или в чистом поле покоятся в своих гробах пращуры и прадеды, родоначальницы племен, герои и цари народа. И обладают эти места воистину чудодейственной силой. Ни один набожный человек, сказали они, не упустит возможности посетить эти могилы, дабы обрести утешение. Они услужливо предложили старцу, ибо испытывали к нему глубокое почтение и сердцем чувствовали в нем некую тайну, проводить его туда и, если он позволит, вместе с ним, сотворив молитвы, опустить в землю неизвестного покойника. Но Вениамин ради сохранения тайны отказал им в их просьбе и, поблагодарив, отпустил с миром. Он только попросил хозяина постоялого двора прислать ему утром слугу, знающего местные дороги и достаточно сильного, чтобы тот за вознаграждение вырыл в указанном месте могилу, а также мула для перевозки гроба. Хозяин обещал, что его собственный слуга будет готов на рассвете проводить старика, куда тот пожелает.

* * *

Эта ночь на постоялом дворе в Яффе была последней ночью болезненного вопрошания и священной муки в жизни Вениамина. Снова в его душу проникла неуверенность, снова он терзался под бременем взятого на себя решения. Снова и снова спрашивал себя, правильно ли он поступает, скрывая от народа возвращение и спасение светильника, не рассказывая братьям, какую святыню он хоронит в чужом гробу. Ведь если даже от праха, от могил пращуров и прадедов исходит столь мощное утешение, то как же счастлив был бы этот угнетенный, гонимый, униженный и рассеянный по всему свету народ, имей он малейшее представление о том, что вечный светоч, самый наглядный символ его единения, не утрачен, но спасен, надежно укрыт в родной земле в ожидании дня своего окончательного возвращения.

— Какое у меня право лишать их этой надежды? — стонал мучимый бессонницей Вениамин. — Какое у меня право на эту тайну? Какое право уносить с собой то, что принесло бы надежду и радость тысячам людей? Я знаю, как они жаждут утешения, как ужасна судьба народа, обреченного на бесконечное ожидание, на вечное «когда-нибудь» и «может быть». Его удел — молча доверять Писанию и никогда не постигать знака, не осязать символа, не получать знамения! И все-таки, только если я промолчу, светильник сохранится для народа!

Господи, наставь меня: в чем правда, в чем неправда, как поступить мне с моими братьями? Должен ли я, отсылая слугу, что проводит меня к могиле, сообщить ему утешительную весть, что здесь покоится великая святыня? Или я должен промолчать, чтобы никто, кроме Тебя, Господи, не знал этого места? Господи, реши за меня! Однажды Ты подал знак! Подай мне знак во второй раз: Господи, избавь меня от выбора!

Но ночь хранила молчание, и сон враждебно избегал Марнефеша. Так он и пролежал до рассвета, не смыкая воспаленных глаз, вопрошая и вопрошая и с каждым вопросом все глубже увязая в удушающей сети страха и жалобных причитаний. И уже заалел восток, а в душе старика все еще царила сумятица, когда в комнату с озабоченным видом вошел хозяин постоялого двора.

— Прости меня, — сказал он. — Вчера я обещал послать с тобой слугу, знающего здешние дороги. Но ночью он неожиданно захворал. На губах его выступила пена, и теперь он лежит в жестокой лихорадке. Есть у меня еще один слуга, и я могу его дать, но он не местный и к тому же немой от рождения. Бог замкнул его уста, но, если он тебя устроит, я охотно пошлю с тобой этого немого.

Вениамин не глядел на хозяина, он смотрел в небо. Вот и ответ, знак молчания. Ему был послан немой, не знающий здешних мест, чтобы место могилы навечно осталось тайной. Наконец-то душа его обрела покой, и он благодарно произнес:

— Пошли немого. И не тревожься. Я сам знаю свою дорогу.

* * *

Целый день Вениамин и его немой провожатый шли по пустынной местности. За ними тихо и терпеливо трусил мул, тащивший притороченный

поперек спины гроб. Иногда они проходили мимо бедных, покрытых пылью хижин, но Вениамин нигде не останавливался на отдых. Всех встречных он приветствовал пожеланием мира, но избегал любых разговоров. Ему не терпелось завершить начатое дело и опустить светильник в могилу. Он еще не знал, где это произойдет, и какое-то непонятное, смутное опасение мешало ему выбрать место. «Мне дважды был дан знак, — смиренно думал он. — Я дождусь третьего». Так и брели они весь день вдвоем, а земля постепенно полнилась темнотой, и над холмами уже парила на черных крыльях ночь. Небо заволокли тяжелые облака, скрывшие луну, уже давно, судя по ее легкому мерцанию над вершинами, стоявшую высоко в небе. До ближайшего селения оставался час или два пути, там можно было остановиться на ночлег. Но Вениамин упрямо шел и шел вперед, рядом с ним шагал немой слуга с лопатой на плече, а за ними столь же неутомимо трусил мул.

Внезапно мул споткнулся и встал. Слуга взял его за узду, чтобы сдвинуть с места. Но тот, упершись в землю передними ногами, оттолкнул немого и злобно огрызнулся. Животное заупрямилось. Рассерженный немой сорвал с плеча лопату, чтобы черенком ткнуть упрямца в бок, но Вениамин схватил его за руку и приказал оставить животное в покое. Может быть, эта задержка в пути и есть какой-то знак или указание свыше.

Вениамин огляделся. Вокруг расстилалась темная, окаймленная холмами, безлюдная равнина: не было поблизости ни дома, ни хижины. «Должно быть, мы сбились с дороги в Иерусалим, — подумал Вениамин. — Местность подходящая, никто нас здесь не увидит и не услышит». Он воткнул в землю посох: почва хорошая, плодородная и без камней. Здесь легко будет выкопать могилу, а окружающие холмы защитят ее от бродячих песков, которые обычно легко заносят следы. Теперь нужно было сделать окончательный выбор. Вениамин долго смотрел направо, долго смотрел налево, его одолевали сомнения. И вот с правой стороны, на расстоянии трех или четырех полетов камня от дороги, заметил он стоящее в чистом поле тенистое дерево, странным образом напоминавшее по высоте и силуэту другое дерево на холме в Пере, под которым он отдыхал, когда дошла до него весть о спасении светильника. Он вспомнил свой сон и перестал сомневаться. Он тут же приказал немому снять гроб со спины мула, и что же? Как только это было сделано, мул оживился и так быстро двинулся к дереву, что Вениамин почувствовал теплое дуновение его ноздрей на своей руке. Да, это здесь, решил он и дал знак слуге начинать работу. Старательно, послушно и легко, под серебристый звон лопаты, немой вскопал немую землю на нужную глубину. Теперь оставалось последнее дело: опустить в нее светильник. Ничего не подозревающий слуга медленно приподнял драгоценную ношу, и гроб мягко соскользнул вниз. Он лежал ровно, словно вытянувшись, готовый к вечному сну и хранящий в деревянной своей кожуре драгоценное зерно. Пройдет немного времени, и дышащая, зеленеющая, рождающая побеги, вечно живая земля скроет его под своей оболочкой.

Вениамин благоговейно склонился над могилой. «Я свидетель, последний свидетель, — думал он, в который раз ужасаясь силе этой тягостной мысли. — Отныне я один на всей земле знаю тайну нашего светильника. Никто, кроме меня, не узнает и не догадается, где его могила». Но в это мгновение луна откинула закрывающую ее лик завесу; облака, которые с вечера мешали ей сиять, вдруг немного раздвинулись, и сильный луч света устремился вниз, словно посреди неба глянул из-под темных век огромный белый глаз. Нет, не глаз смертного, затененный ресницами, мягкий и бренный, но круглое и твердое, как бы ледяное око, вечное и несокрушимое. Взгляд его проник в глубину открытой могилы: в сиянии луны стали заметны четыре резных выемки на крышке и в белом потоке света сверкнула, как металл, гладкая поверхность гроба. Один-единственный взгляд был брошен вниз с бесконечной высоты; потом облака снова заволокли блуждающую луну. Но Вениамин знал: было другое око, кроме его глаз, которое заметило, где погребен светильник.

По его знаку слуга засыпал могилу и разровнял над ней землю, и, как только работа была закончена, Вениамин велел слуге возвращаться домой, взяв с собой мула. Немой отчаянно жестикулировал, пытаясь объяснить старику, что не следует оставаться одному в чужом безлюдном месте, что здесь водятся дикие звери и разбойники, что он хочет проводить доброго господина хотя бы до ближайшего постоялого двора. Но старец решительно и властно приказал недоумевающему немому точно исполнять его приказание и сердито прогнал его прочь. Старик с нетерпением ждал, пока человек и мул скроются за поворотом дороги, чтобы остаться наконец наедине с безмерно пустым открытым небом, в неохватной всеобъемлющей ночи.

Он еще раз приблизился к могиле и, склонив голову, прочел заупокойную молитву: «Да святится великое имя Твое во веки веков в этом мире и других мирах и во дни восстания из мертвых». Он испытывал сильное желание соблюсти обычай и положить на могилу хотя бы камень или отметить ее каким-то другим знаком. Но ради соблюдения тайны он превозмог себя и, не оглядываясь, зашагал прочь от могилы, сам не зная куда. В пустоту. С того момента, как он умиротворил менору, у него больше не было цели. Все его страхи исчезли, и душа больше не трепетала в неуверенности. Он выполнил свое предназначение. Отныне Богу решать, останется ли светильник сокрытым до конца времен, а народ рассеянным по всей земле, или же народ наконец вернется на родину, и светоч восстанет из своей никому не ведомой могилы.