Погружение в отражение
Шрифт:
Так и придется ей до самой пенсии заниматься всякой ерундой.
А потом доживать в пустоте, забвении и одиночестве. Лучше, наверное, умереть на работе, не дожидаясь пенсии, – хоть какой-то шанс на достойные похороны.
Большой зал был перегорожен стеллажами на тесные секции. Вера Ивановна вошла в свою, сняла промокшие сапоги и с наслаждением прислонила ступни к батарее.
Озябшие пальцы приятно заныли от тепла, но Вера Ивановна не успела этим насладиться, потому что к ней заглянул руководитель консультации.
Она быстро повернулась и спрятала босые ноги за тумбу
Думала, что Борис Михайлович попросит бумагу и уйдет, но он вдруг уселся на стул для посетителей и внимательно заглянул ей в глаза.
– Вера Ивановна, у меня к вам серьезный разговор, – сказал он с непривычно вкрадчивой интонацией.
Она вздрогнула. Неужели хочет исключить ее из коллегии? Но за что? И зачем? Она же такая удобная, во всех бочках затычка! Кто вместо нее будет сидеть на приеме граждан и читать лекции?
Под внимательным и неправдоподобно ласковым взглядом руководителя Вера Ивановна вспомнила, что у нее на чулке, где большой палец ноги, поехали петли. Она закрепила их Таниным лаком для ногтей, но все равно надо поскорее обуться, только туфли задвинуты очень глубоко под стол, ногой не дотянешься.
Борис Михайлович любил долгие интригующие паузы, но даже для него это было слишком.
– Слушаю вас, – сказала она.
– Хочу поручить вам дело Еремеева.
– Нет, ни за что!
– Вера Ивановна…
– Нет!
– Зачем же так пугаться? Сами подумайте, кому еще я могу доверить это дело? Только такому грамотному, опытному и кристально честному адвокату, как вы.
– Спасибо, но нет.
– Голубушка, я вас просто не узнаю!
Да уж, слово «нет» коллеги от нее слышали нечасто.
Вера Ивановна решительно нагнулась, вытащила туфли из-под стола и сунула в них ноги.
– Вы, наверное, забыли, что мой муж погиб от руки такого же чудовища, – сказала она, – поэтому простите, но я не смогу защищать этого урода.
Борис Михайлович изобразил на лице сочувствие, но вставать не торопился.
– Да я даже не смогу выстроить линию защиты, потому что не вижу, какие у него в принципе могут быть смягчающие обстоятельства. К стенке поставить, да и все, и то это слишком легкое наказание для него будет. Я бы таким вообще публичные казни устраивала, как в Средние века.
Борис Михайлович делано рассмеялся: ах, раньше он никогда не замечал за Верой Ивановной подобной кровожадности. «Да раньше ты и не разговаривал никогда со мной!» – подумала она.
– Вы можете просить о смягчении наказания в связи с боевыми заслугами подсудимого и тем, что он является инвалидом войны.
– А я не считаю, что это должно повлиять. Если бы в нашем законодательстве было предусмотрено пожизненное заключение, то да, но позволить этому ублюдку отсидеть пятнадцать лет, а потом выйти и убивать дальше, только потому, что он отличился в Афганистане… Нет уж, простите, но нет. Еще и неизвестно, действительно ли он там был такой герой или ему орден по знакомству дали.
– И глаз выбили тоже по знакомству?
– Это вообще не показатель, – расхрабрилась Вера Ивановна, – сами знаете, как у нас принято: наказание невиновных и награждение не участвовавших.
– Ну что вы такое говорите, голубушка моя!
– Правду, на которую мы все так любим закрывать глаза. Вы знаете, Борис Михайлович, что мой муж погиб как герой, но
– Вера Ивановна, дорогая, откуда такой цинизм?
– Реализм, Борис Михайлович! Да пусть даже я и не права и Еремеев действительно отличился в Афгане, разве родителям убитых ребят от этого легче? Герой он или не герой, но он не старый человек, вот что важно. Через пятнадцать лет он выйдет еще вполне себе дееспособным мужиком и снова станет убивать. Вспомните, Смирнова судили за одно убийство не потому, что невозможно было доказать остальные, а просто не хотелось признавать, что у нас существуют точно такие же маньяки, как и на загнивающем Западе. Вот его и не пристрелили, как бешеную собаку, а дали девять лет. В колонии он вел себя хорошо, поэтому вышел через семь и тут же принялся убивать снова, но только с большей наглостью. В самом деле, чего стесняться, если у нас самый гуманный суд в мире? Борис Михайлович, я каждый день думаю, что если бы Смирнова казнили сразу, то мой муж и пять ни в чем не повинных девочек были бы сейчас живы… Подумайте, они бы выросли, построили семьи, были бы счастливы… Их родители сейчас нянчили бы внуков!
– Да, в этом случае цена гуманности оказалась слишком высока, – вздохнул Борис Михайлович, – но с другой стороны, Смирнов получил такое мягкое наказание не потому, что у него был очень хороший адвокат, а в результате недобросовестного расследования.
– И что это меняет? – выпалила Вера Ивановна и стушевалась. Все-таки нельзя так дерзко…
– Позвольте напомнить вам, голубушка, что задача советского защитника состоит не в том, чтобы позволить преступнику увильнуть от наказания, а в обеспечении социалистической законности. Я вовсе не призываю вас поступиться справедливостью ради гуманности, но если мы присуждаем человеку высшую меру, то должны быть твердо убеждены в том, что наказываем именно виновного, и наказываем заслуженно. Согласен с вами, что гуманность не должна превалировать над справедливостью, но еще опаснее, когда побеждает жажда мести.
– Тут с вами трудно спорить.
– Вот именно. Процесс без адвоката – это по сути самосуд.
Вера Ивановна вздохнула. Когда-то, в счастливые времена, представляющиеся теперь сном или чьей-то чужой жизнью, у мужа был близкий друг – врач. Однажды зашел разговор о том, что медики обязаны сообщать в полицию обо всех пострадавших от насильственных действий. Оказалось, что это разумное и полезное правило появилось во время Июньской революции во Франции. Полиция через врачей хотела вычислить, кто выходил на баррикады. Поначалу это распоряжение вызвало бурное негодование докторов, а потом прижилось и помогло разоблачить многих настоящих преступников. Друг тогда сказал, что врач обязан лечить всех, независимо от того, хороший человек или нет. «И даже Гитлера? – удивился муж. – То есть, если у Гитлера будет аппендицит, ты прооперируешь и отпустишь?» – «Конечно, это мой долг». – «А вот Гитлер тебе в случае чего аппендицит вырезать бы не стал!» – «Так поэтому они фашисты, а мы нет!» – спокойно сказал доктор.