Погружение в отражение
Шрифт:
«Приду, конечно, приду! – вздохнула Ирина, повесив трубку. – Только не раньше, чем у меня появится штамп в паспорте».
У нее был маленький неудобный кабинет, зато окно выходило на Фонтанку. Ирина прижалась лицом к стеклу и стала смотреть, как лучи бледного ленинградского солнца рассыпаются по жемчужному снегу. Прямо возле чугунного парапета кто-то рассыпал горсть пшена, и над ним деловито толклась стая голубей.
Говорят, люди не меняются, но это не так. Она сегодняшняя – совсем другой человек, чем семнадцатилетняя девочка-студентка. И в подружке мало что осталось от целеустремленной
И Глеб изменился. Происшествие с подследственным и угроза потерять работу – хороший повод что-то в себе переосмыслить. Да, в университете он был несносен, но тогда он был еще почти ребенком, и все они по сути были детьми, вот и вели себя соответственно: травили самого странного. Как он мог научиться нормальному общению, если его везде принимали в штыки? Перейдя в городскую прокуратуру, Ижевский оказался в здоровом взрослом коллективе, его приняли доброжелательно, и результат не замедлил сказаться.
Глеб блестяще раскрыл сложное дело и проявил при этом настоящее гражданское мужество.
Так что меняются люди…
Реально способны твердо встать на путь исправления.
И, кстати, неизвестно, как бы на его месте поступили ребята, бывшие в универе лидерами и заводилами. Красивые, умные, популярные, привыкшие, что им все достается легко, стали бы они бороться с системой, как это сделал Глеб, или… Ирина усмехнулась. Скорее «или».
От холодного стекла заломило лоб, но Ирина продолжала смотреть на реку. «Все меняются, и я изменюсь и все-таки стану такой, как мечтала в семнадцать лет».
Галина Адамовна взбила Ларисе волосы и, чуть отступив назад, уставилась на нее долгим взглядом творца. Так, наверное, Микеланджело смотрел на глыбу мрамора, прежде чем отсечь от нее все лишнее.
– Давайте под мальчика, – буркнула Лариса.
Галина Адамовна нахмурилась. Это была очень полная женщина с пышной бабеттой даже не из шестидесятых годов, а будто из XVIII века. Все было уложено волосок к волоску, локон к локону и залито лаком до состояния полной незыблемости. Одета Галина Адамовна всегда была в накрахмаленный белый халат с короткими рукавами, открывающими круглые руки с пухлыми маленькими кистями.
Мастер она была отличный, но главное не как стригла, а кого стригла милейшая Галина Адамовна.
Рядом с домом Ларисы работала вполне приличная парикмахерская, и нормального мастера там можно было найти, тем более что ей обычно требовалось только подровнять, но статус жены крупного начальника требовал, чтобы она моталась на другой конец города в этот салон, куда женщине с улицы попасть было невозможно.
Иногда Ларисе казалось, что Галина Адамовна – душевная женщина, но чаще она думала, что та ненавидит своих клиенток и про себя называет «обкомовскими сучками», и по ночам, может быть, мечтает причесывать их гребенками из-под вшивых. А Ларису ненавидит сильнее остальных за то, что ей все само в руки упало.
Ей всегда было неловко, что она пользуется привилегиями только потому, что родилась у высокопоставленных родителей, а потом удачно вышла замуж.
Раньше Лариса так хотела
– Под мальчика, – повторила она.
Парикмахерша всплеснула своими полными округлыми руками:
– Господи, Ларисочка, у вас такие чудесные волосы! Простите, но состричь такую красоту… Иначе как святотатством и не назовешь такое!
«Снявши голову, по волосам не плачут», – подумала Лариса, а вслух сказала:
– Хочу короткие.
– Давайте попробуем хотя бы каскадик или маллет… – Галина Адамовна подобрала Ларисины волосы, показывая, как примерно она будет выглядеть, – да, пожалуй, так получится отлично.
– Пожалуйста, Галина Адамовна, я хочу коротко.
Парикмахерша наклонилась прямо к Ларисиному уху.
– Ларисочка, дорогая моя, помните, вы пару лет назад тоже вдруг захотели короткую стрижку, а я вас отговорила?
Лариса поежилась. Еще бы не помнить!
– Разве вы об этом жалели? – журчала Галина Адамовна. – И сейчас не пожалеете, если меня послушаете.
В холодных лучах лампы дневного света лицо Ларисы казалось измученным и старым, и она отвела взгляд от зеркала.
Зал был небольшой, на три кресла, отделенные друг от друга зеркальными перегородками. Потолок арочный, наверное, раньше тут располагался склад или конюшня.
В центре потолка приделаны длинные белые цилиндры, сияющие мертвенным светом. Пахнет свежестью и чуть-чуть гнилым яблоком. Пол и стены до уровня глаз облицованы белым мрамором, кресла удобные, обивка насыщенного вишневого оттенка нигде не потрескалась, не протерлась, открывая грубую холщовую основу. С плакатов улыбаются ухоженные заграничные женщины, демонстрируя модные прически. Сотрудницы вежливые и предупредительные, если сейчас Лариса попросит кофе, то Галина Адамовна принесет и будет ждать, пока клиентка напьется. Сегодня она хлопочет о Ларисиных волосах как родная мать, а если завтра все откроется, как тогда поступит милейшая парикмахерша?
Станет рассказывать другим клиенткам, какая Лариса была мерзкая и как противно было ее стричь? Или многозначительно промолчит?
– Давайте под мальчика! – Лариса запустила руки в волосы, последний раз наслаждаясь их тяжестью. – Попробуем, а если не понравится, то снова отпустим.
Горестно покачав головой, Галина Адамовна приступила к работе. Первым делом она заплела Ларисе косу, отрезала и отдала на память, но все равно под быстрое лязганье ее ножниц на пол падали еще довольно длинные пряди.
«Так мне и надо, – Лариса жмурилась, чтобы не видеть ни волос на полу, ни своего отражения, – я это заслужила. Нацистских шлюх стригли, а я хуже, чем они».
Скоро начнется суд.
Еще неделя, две – и для Алексея все будет кончено.
Перед мысленным взором Ларисы вдруг возникло чужое равнодушное лицо палача, который выстрелит Алексею в затылок. Секунда – и нет человека. Только что шел, дышал, замирал от страха – и вот уже солдаты тащат тело, и мертвая голова с глухим стуком бьется об пол. Куда-то выкинут его – в общую могилу, или сожгут в крематории, но родным не отдадут. Не останется на земле памяти об Алексее Еремееве. И он это заслужил.