Погружение
Шрифт:
За сына я говорю, а не за отца его, что при жизни был очень чтим людьми, и горы те, пирамидами зовущиеся, воздвиг нам всем в назидание.
Имя свое я поимел только из-за одного. Любил подолгу на месте одном сидеть, да думы свои думать, как делал то когда-то самый первый на Земле фараон.
Завидели все то люди, да вмиг и признали во мне душу ту покойную и захотели воздвигнуть на трон тот общий большой. А надо сказать, что истинному сыну того фараона первого дело то не сильно передалось и во многом путался он сам, тем самым людей от себя немного отталкивая и некоторые
Я же земной хитростью уже тогда обладать начал и, свое усмотрев, вмиг к той власти приблизился, на выборах очередных свою кандидатуру и выставив. Долго велись все споры по тому, и сами жрецы не могли решения какого принять, как вдруг комета на небе оказалась и ее приняли, как знак смены власти на новую. Так жрецы те и сказали.
С той вот поры пришлось мне во всем властвовать и множество людей себе подчинить по большей части не делам каким, а лобызанию разному, к почету общему относящемуся. Все те ношения фараоновы я придумал и выдумал также, чтобы носили меня в бани, да там развлекали по-разному. Любил я и что-то новое выдумывать и неизменно сотворял то или отражал в людях.
За то прозвали они меня славным в какой-то период, так как по большей части я только ее и любил. Но дела все же однако, и мне приходилось кое-какие делать, да и как не творить их, когда жрецы те всегда тут как тут.
В общем, на страже того порядка они стояли и даже мне, как фараону общему от власти не по себе было. Вот и задумал я от них всех избавиться и уже кое-что придумал, да тут оказия одна совершилась и в период грома одного большую часть их побило. Мне же пришлось только остальными заняться. Правда, для того пришлось время немногое подождать.
Во всем благом утолял жажду я самостоятельно. Любил наряды роскошные, любил безделушки разные, что народ сам творил в угоду фараону - богу земному, а также любил время от времени за всеми присматривать, чтобы они сами мне какой вред прижизненный не нанесли.
Так вот и время мое шло, особо не в делах, а в беззаботье разном.
Люди везде трудились, фараоны другие дань ту общую несли, и в целом все по-нормальному шло, пока снова гром тот не грянул и не заставил многих пересмотреть все те дела наши по-новому.
К тому времени жрецов несколько поубавилось, а новые пока до той власти не взошли. Я и воспользовался этим и под тот самый гром провозгласил власть на земле только свою и ничью больше.
Велел людям изгнать тех оставшихся жрецов, что якобы богатства пирамид сохраняли, объявив их самих ворами и кое-что подкинув в скудные жилища ихние.
Так вот обман зрения того состоялся и совсем скоро вся власть мне стала принадлежать, а то золото, что в самих пирамидах хранилось, начал я сам понемногу в место другое переправлять. Воздвиг со временем и гору другую, правда, меньшую в своем подобие, но зато по части роскоши какой ни на деталь не уступающую.
Оставшиеся еще жрецы и отчасти люди как-то пытались противостоять мне в деле том, но с непокорными я справился и, как говорят, отправил многих отдыхать вечно.
Тут душа та немного остановилась в речи своей, горько почему-то вздохнула и замолчала.
– Дальше продолжай, - подтолкнул Бог душу ту, что аж слезоточить начала, пытаясь очевидно снисхождение Бога самого снискать.
– Нечего тут притворяться, - Бог продолжил на своем, - ведай, что далее было и отчего так сталось, что люд тот египетский стал земли те все покидать.
– Что ж, продолжу, - душа та жалобно вздохнула и, мигом все нюни свои подобрав, вновь в рассказ претворилась. – Как тех последних жрецов не стало, что у власти самой подле меня стояли, так я к другому исполнению желания своего приступил. Показалось мне тогда, что не все дань или дары сносят мне одинаково и даже кого-то я в подлоге заподозрил.
Вот с той поры и начались мои гонения и за каждую провинность я людям каким спуску не давал. Оттого ропот пошел в королевстве моем или царстве, что так и так называлось в то время, а уж после начали отделяться многие и уходит поодаль от меня самого, как говорится, кто с чем.
Что мог я, конечно, забирал силой или возвращал обратно, но в конечном итоге распалось то общее государство то, так как иные фараоны, узрев свою свободу личную от деления того, те же народы к тем действиям и подтолкнули более.
Так вот быстро совсем за небольшой период разделилось то государство на многие царства, а сами фараоны разбежались кто куда, прихватив сокровища с собой, да еще часть тех ценностей, что просто для быта предназначались.
Не стало больше Египта, как государства большого, и территория вся только мелкими каким-то остатками и заселена была, в основной части теми, кто идти куда не пожелал и остался просто на месте. Мне же своего хватало и в ряды-годы я еще беззаботно долго жил, предаваясь утехам разным. Законы свои создал и обязал людей еще больше трудиться только на благо мое, да еще нескольких, что рядом ту власть мою сохраняли.
– Отчего ж не стал многих загонять обратно? – сурово Бог спрашивает душу ту.
– А зачем то было нужно. Богатств каких и так хватало, а работа и забота лишняя мне была не нужна. К тому же хоть иногда, но своих воинов посылал я в земли другие, и они мне доставляли то, что я желал, будучи на месте. Так вот я и правил все время и само оно для меня казалось по-настоящему золотым. Так я его обозначил в некоторых писаниях своих, что жрецы те уцелевшие сотворили, милость к которым я проявил годы спустя и повиновения их общего.
Многое переделано было и во многом ошибок разных я сам сотворил, чтоб всю правду ту развала состоявшегося на самих жрецов перенести и им самим в вину поставить. Было такое, каюсь, - душа снова жалобно завыла и в сторону Бога пытливо посмотрела.
Но Бога нашего просом тем жалобным не обманешь и он, строго осудив взглядом душу ту, произнес следующее.
– Расскажи теперь, как ты обманом Римом овладел уже погодя. Чьим именем тогда пользовался. Как до власти той сам добрался.
– А вы меня кормить будете?
– неожиданно ни с того, ни с сего душа та спрашивает. – Долго рассказывать придется, - как бы оправдываясь, продолжает она и уже почти стонет, словно в агонии какой жизненной.