Похищение Европы

Четыре недели до отхода теплохода «Океанская звезда»

Курорт Бенидорм, провинция Валенсия, Испания

Раннее утро

…Море в такие минуты не синее и не зеленое – серебряное. Малые волны с легким шипением облизывали только что вычищенный мини-трактором песок небольшого пляжа. Для Коктебеля он бы и за средний сошел, но на Коста-Бланке любой пляж протяженностью менее километра – маленький.

А здесь его дуга,

Короче – типичное место для водных процедур владельцев бесчисленных вилл, виллочек и виллищ, оккупировавших все окрестные невысокие желто-коричневые вершины. Конечно, сюда могли прийти искупаться любые желающие – испанские законы запрещают приобретать в частную собственность линию берега. Но посторонним уж больно неудобно добираться: от трассы – целый километр почти российской дорожки. Да и трасса-то по нынешним меркам – не очень: сплошные серпантины над плещущимся где-то внизу морем. Плюс сквозной проезд через россыпь прибрежных городишек, некстати увешанных гирляндами вечно красных светофоров.

Именно из-за них два нескромных джипа – новый «рейнджровер» и «БМВ Икс-5», угнездившиеся у правого края пляжа, прямо под здоровенным утесом, – добирались сюда от шикарного бенидормского отеля-небоскреба более сорока минут, несмотря на абсолютно плевое расстояние.

– Девять утра, а ни одной живой души, – в очередной раз поразился Семен Евсеевич Мильштейн местному менталитету. – У нас в Крыму уже в семь лежаки захватывают.

– Вот потому и торопятся, – усмехнулся Болховитинов, – что боятся опоздать. А здесь – всем хватит.

«Это точно», – подумал Мильштейн. Дальше по берегу, за вдававшимися далеко в море скалами, начинался пляж Сан-Хуан-дель-Аликанте – километров восемь чистого песка, в основном свободного от людей. Попозже они, разумеется, выползают, хоть и в малом – не сочинском – количестве. Но в девять часов утра там либо местные йоги медитируют, либо русские купаются.

Лично ему, Семену, отвечающему за безопасность господина Болховитинова, тот пляж гораздо больше нравится. По крайней мере незамеченным потенциальный противник не подкрадется. Здесь же – как в ловушке: со всех сторон нависают скалы, а это вызывает у Мильштейна самые неприятные ощущения еще с кандагарских времен. Въелось на всю оставшуюся жизнь – чем выше угнездишься, тем дольше проживешь.

Семен еще раз недовольно обозрел не радующую глаз диспозицию. Это не осталось незамеченным.

– Все воюешь, Мойша? – ухмыльнулся бывший командир разведотделения, вспомнив старую кликуху своего подчиненного.

– Так точно, Блоха, – тем же ответил всерьез разозлившийся Мильштейн. Еще и издевается! Если ему наплевать на собственную безопасность, пусть уволит. А если не увольняет – пусть прислушивается. Тем более что сегодня Мойша по профессионализму даст своему бывшему и нынешнему командиру сто очков форы.

– Командир! – окликнул Мильштейна Алеха, сидевший на корточках у левого крыла «БМВ». – Вон на той горе чтой-то сверкало. Сбегать? За двадцать минут слетаю, одна нога здесь, другая – там.

Лицо Болховитинова посерьезнело:

– Семен, отойдем на чуток.

Они вышли к середине пляжа, сделав свою беседу недосягаемой для ушей Алехи и Мусы, второго охранника.

– Семен, мне кажется, ты перестраховываешься, – неожиданно мягко начал начальник. – Мы не в Чикаго. И даже не в Санкт-Петербурге. У нас устоявшийся, относительно небольшой бизнес. Последний грубый наезд был… дай Бог памяти… Короче, еще до кризиса. Ты, кстати, – отвесил комплимент шеф, – тогда был супер, ничего не скажешь. Даже меня удивил, хотя я тебя знаю. Но сегодня у нас врагов нет, понимаешь?

– А «Глобал»?

– Это не враги, – вразумляюще, как малому дитю, объяснил Болховитинов. – Да, они не прочь нас купить. Да, они готовы это сделать даже без нашего согласия. Но у них работа такая! Называется – недружественное слияние. И заметь – купить! А не убить. Убив, как раз ничего и не получат.

– На первых порах, – проворчал Мильштейн. – Знаем, как эти дела делаются. А мэйл этот странный?

– Ну что мэйл? – начал раздражаться Болховитинов. – Идиотская шутка.

– Чья? – жестко спросил Семен. – Леркина? Мэйл ушел с ее компьютера.

– Не знаю чья, – вынужден был согласиться шеф. – Но ты-то сам можешь предположить, что наша Лерка начала собственную игру?

– Лерка – вряд ли, – задумчиво сказал Мильштейн. – У нее башка не так заточена.

– Не могут же все места в одной женщине быть одинаково хорошо заточены, – подколол Мойшу Болховитинов. Мильштейн неожиданно покраснел: именно санинструктор Валерия Ивановна Сергеева много лет назад лишила нескладного недавнего «чмо» так осточертевшей ему невинности. Правда, тогда санинструкторшу Валерией Ивановной никто не звал. А к хорошо заточенным – и на настоящей войне просто святым – местам охотно припадала вся троица: и Агуреев, и Болховитинов, и примкнувший к ним боец Мильштейн, уродливое пятно на теле гвардейской десантной роты, как его в свое время охарактеризовал светлой памяти капитан Барсуков.

– У Лерки ветер в заднице. Политика до добра не доведет. Может, деньги понадобились партии? – предположил Мильштейн. – Этой партии всегда нужны были деньги…

– Не думаю. Она в партии для блезиру. Герой Афгана, вписавшийся в капитализм.

– Но кто послал мэйл? И зачем?

– Не знаю, – жестко закончил Болховитинов. – Приедем домой – разберемся. Я склонен думать, что здесь нет ничего серьезного. И не злись. Я же все твои маразмы принимаю: вон приехал летать в обществе трех охранников.

– Невооруженных… – уточнил Мильштейн.

– А ты хотел в Испанию со своей волыной? – откровенно заржал шеф. – Представляю их рожи в аэропорту! Семен Евсеич с личным гранатометом…

– Но ты хотя бы можешь не летать на своем сраном парашюте? – разозлился Мильштейн.

– Не могу, – резко оборвав смех, ответил шеф. – И знаешь почему?

Мильштейн промолчал.

– Потому что мне нравится летать на моем сраном парашюте, – объяснил Болховитинов. – Понимаешь? Нра-вит-ся! Я сорок лет делал то, что надо. Причем не столько мне, сколько другим: Родине, жене, начальнику, командиру роты, руководителю службы безопасности. А теперь я хочу делать то, что нравится мне! Не злись, Мойша, – добавил он, видя хмурую рожу друга. – Слушай, а хочешь, мы тебя сегодня тоже подымем? – оживился он от новой идеи. Над высотобоязнью Мильштейна не шутили разве что ленивые: он даже в самолете, как правило, напивался вусмерть, чтобы не трястись весь полет от страха. А уж когда «отпрыгивал» обязательные прыжки… Правда, после тех оставшихся в далекой истории прыжков Болховитинов и зауважал всерьез своего щуплого подчиненного.