Похищение Европы
Шрифт:
С самого утра ее преследовала тянущая боль в пояснице — не такая сильная, но зато постоянная.
«Ну чего я дергаюсь? Почему я постоянно дергаюсь?»
Можно было списать все на волнения прошедших суток, но только… это было бы неправдой. Если разобраться, она не так уж сильно и волновалась. Все доходило до нее будто через мягкую пуховую подушку.
«Я совсем отупела от этой жары», — подумала Лайза.
Мысли были короткими и какими-то незаконченными. Ни одну из них не хотелось додумывать до конца. Но самое обидное было то, что Лайза никак не могла
— Господи, да что же это творится? — сказала она.
Впечатление было такое, словно у нее вот-вот начнутся месячные, но… и это было неправдой. Они закончились всего неделю назад. Хотя… Эту мазню и месячными назвать было нельзя. Обычно менструация у Лайзы длилась пять-шесть дней, и первые два были очень болезненными. Гинеколог объяснил, что причина — в ее длинном цикле. Целых тридцать пять дней. Чем длиннее цикл, тем продолжительнее сами месячные. Палка о двух концах. Природу не обманешь.
У одной ее подруги по колледжу, Айрис, цикл составлял всего три недели, а месячные длились два-три дня. Лайза поначалу ей завидовала, пока не подсчитала, что на два ее цикла у подруги приходится три. Так что завидовать было нечему, и девушки сообща пришли к выводу, что мужчины всегда умели хорошо устроиться, и, наверное, все-таки лучше всю жизнь бриться, чем каждый месяц мучиться. Это если не принимать в расчет роды, — говорят, тоже процедура не из приятных.
Две предыдущих менструации протекали у Лайзы по сценарию Айрис — быстро, безболезненно и очень скудно. Она даже удивлялась, как мало крови оставалось на тампоне. Последняя закончилась неделю назад, но почему у нее было такое чувство, что она вот-вот повторится?
«Неудобная кровать, — рассуждала Лайза. — Да еще эта протухшая вода. Да еще эта дурацкая Камчатка. Да…» Список грозил оказаться бесконечным.
Она чувствовала, что с ней что-то происходит, но не знала, что. И говорить никому не хотела. И даже — думать на эту тему.
Лайза подошла к кровати и долго смотрела на подушку и откинутое покрывало. Пыталась прислушаться к себе: хочет ли она снова лечь в постель или не хочет? Затем достала из сумочки мобильный телефон и набрала номер, который заблаговременно узнала (словно догадывалась, что он понадобится), еще будучи в Красносибирске.
После короткого разговора Лайза стала собираться. Она оделась и подошла к зеркалу, но вдруг ощутила, что сама мысль о том, что надо бы накраситься, ей противна. На всякий случай (если ей захочется сделать это позже) Лайза бросила тушь, тени и блеск для губ в сумочку, перекинула ее через плечо и тихо вышла из комнаты.
Она старалась не шуметь и шла на цыпочках. Старинный дубовый паркет, оставшийся, наверное, еще со времен купца Митрофанова, не скрипел.
Лайза спустилась на первый этаж и проскользнула через центральный зал к выходу. Сбежала с крыльца и, быстро миновав подъездную дорожку, вышла на шоссе. Здесь Лайза надела темные очки и подняла руку, по американской привычке выставив вверх большой палец.
Первая же машина — белая праворульная «мазда» — увидев голосующую девушку, остановилась. Лайза сказала адрес, водитель назвал цену. Лайза согласно кивнула и села на заднее сиденье.
Она думала, что ее отъезд останется незамеченным, и не видела, как дрогнули занавески на окне в комнате Злобина. Тем более, она не могла видеть, как Витек одним махом перелетел через четыре ступеньки крыльца и бросился к «тойоте».
Черный джип следовал за белой «маздой» по пятам, но Лайза не оборачивалась. Она ехала в город, обмирая от страха, и не могла понять, хочет она услышать то, чего так боится, или все-таки не хочет? И не испугается ли еще больше, если вдруг услышит?
Федор и Ватсон стояли перед центральным рынком. От площади в разные стороны расходились лучи дорог.
— Вот она, улица Тараса Шевченко, — сказал Федор с интонациями гида и сделал широкий жест рукой. — Имени великого кобзаря Малой России, певца униженных и оскорбленных… Ще не вмерла Украина…
Улица Шевченко шла в небольшую горку, примерно на середине достигала наивысшей точки и потом спускалась вниз, к морю.
— Каким ветром твоего кобзаря на Камчатку занесло? — недовольно отозвался Ватсон. — Ему сейчас самое место в незалежной Украине.
— Историческим ветром, — назидательно изрек Федор. — Украинцы участвовали в освоении Сибири наравне с русскими. В отряде Ермака был такой атаман Никита Пан со товарищи, знатный рубака. То, что нынешние гетманы отказываются от украинского вклада в общее дело, не повод для неблагодарности с нашей стороны. Сказал кобзарь: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа…» Тропу эту мы все вместе к нему топтали, понимаешь? Русские, украинцы, финны, калмыки и другие друзья степей Украины…
— Положим, это Пушкин, а не Шевченко сказал, — поправил его Ватсон, — а до него Ломоносов на эту тему писал. Это перевод с латыни вообще-то.
— Знаю, что Пушкин, — не растерялся Лукин, — а мог бы сказать и Шевченко. Я закрываю глаза и слышу перекличку двух великих гениев: Пушкина и Шевченко…
— Ну да, один другому говорит: «Бонжур, брат Шевченко!», а в ответ слышит: «Здоровеньки булы, брат Пушкин!» Скажи лучше, зачем ты меня сюда притащил?
— В библиотеку.
— Что?!
Друзья застыли друг напротив друга. Поза Ватсона выражала крайнюю степень недоумения, Лукин же был благообразен и умиротворен.
— В хранилище мудрости человеческой, приют печатного слова.
— Однако… Молодые годы не прошли для тебя бесследно. Ты сильно ушиблен филологией, приятель. Вот только Пушкина с Шевченко путаешь.
Федор, не отвечая на выпад Ватсона, молча двинулся вперед. Слева показалось четырехэтажное здание с серым фасадом — педагогический институт, единственный вуз в Петропавловске-Камчатском. Проходя мимо стайки голоногих абитуриенток, Ватсон расправил плечи и машинально подкрутил усы. Федор, увидев это, лишь презрительно сощурился — он давно уже твердо решил, что мирская суета не для него.