Похищение лебедя
Шрифт:
Я задумался, не случалось ли им порой смотреть с такими лицами друг на друга. Кейт стояла, уставившись на живую, живее чем в жизни, женщину на мольберте, а та сияющими глазами смотрела мимо нас. Мне вдруг почудилось, что портрет ищет взглядом Роберта Оливера, своего создателя, что нарисованная женщина видит его за нашими спинами. Я готов был обернуться, чтобы проверить. Чувство было неуютное, и я почти обрадовался, когда Кейт снова затенила окна, оставив даму смеяться в полумраке. Мы вышли, и Кейт закрыла дверь.
Наберусь ли я когда-нибудь храбрости спросить ее, кто эта женщина на портрете. С кого он написан? Я упустил момент и понимал причину: я боялся, как бы этот вопрос не заставил ее вовсе прервать разговор со мной.
— Вы оставили студию нетронутой, — заметил я как можно небрежнее.
— Да, — признала она. — Я все собираюсь что-нибудь там сделать и никак не могу решить, что. Не хочется просто вынести все в кладовку или выбросить.
Что-то в ее тоне не позволило мне спросить, почему. Так что я молча спускался вслед за ней по лестнице.
Ее маленькая спина под золотистой блузкой стала еще прямее, вся она подобралась, словно бросала мне вызов. Казалось, стоит мне проявить заинтересованность или хотя бы любопытство, она в тот же миг обратит на меня всю свою вежливую враждебность. Я рассеянно смотрел в окно, разглядывая буки, бросавшие на лестницу розоватый отсвет. Кейт провела меня обратно в гостиную и села на диван с деловитым видом. Я понял, что она торопится поскорее закончить дело, и, сев напротив, постарался собраться с мыслями.
14 декабря
Mon cher oncle!
Вчера у нас был маленький светский прием, и я жалела, что Вы не смогли присоединиться к нам. Кроме обычных друзей Ив привел к нам художника Жильбера Тома, художника из отличной семьи и, говорят, одаренного, хотя в прошлом году Салон отверг его, и он очень огорчен этим. Мсье Тома, вероятно, всего несколькими годами старше меня, я бы дала ему лет тридцать. Он обаятелен и умен, но временами в нем прорывается какая-то злоба, для меня довольно неприятная, особенно, когда он говорит о других художниках. Однако же он доброжелательно расспрашивал меня о моей работе, и, мне кажется, Ив полагает, что он, как и Вы, сумеет помочь мне. Он, кажется, непритворно поражен моим портретом малютки Маргарет, новой горничной, о которой я вам рассказывала. У нее такая белая кожа и золотые волосы — признаться, мне лестно было слушать его похвалы. Он сказал, что, по его мнению, я с моим талантом могла бы создавать великие полотна, и одобрительно отозвался о том, как я справилась с фигурой. В этот момент я решила, что он добр, хотя и несколько самоуверен (не скажу «напыщен», чтобы не получить от Вас выговора за снобизм). Они с братом намерены открыть новую большую галерею, и я уверена, что он с удовольствием бы выставил в ней Ваши работы. Он обещал Иву еще зайти и привести своего брата, и в таком случае Вам обязательно нужно будет тоже прийти.
Кроме того, среди гостей был очаровательный человек, Гийом Дюпре, тоже художник, но он работает для иллюстрированных листков. Он побывал в Болгарии, где недавно произошла революция. Я слышала, как он говорил Иву, что знает Ваши работы. Он принес несколько своих гравюр, очень подробно изображающих стычки и сражения с кавалерией, пышные мундиры и, иногда, более спокойные сценки с крестьянами в народных костюмах. Он рассказывал, что эта гористая страна не всегда безопасна для журналиста, зато там множество исполненных драматизма видов. Он работает над серией «Балканские зарисовки», женился на болгарской девушке с красивым именем Янка Гергиева и привез ее в Париж учить французский. Она по нездоровью не могла прийти в тот вечер, но он записал для меня ее имя. Я поняла, что сама хотела бы побывать в подобных местах и видеть все собственными глазами. По правде сказать, мы живем скучновато, Ив сейчас много работает, и я рада случаю принимать гостей дома. Надеюсь, что в следующий раз Вы будете среди них.
Сейчас я должна бежать, но с нетерпением ожидаю строк, которые Вы пришлете любящей Вас
Глава 22
КЕЙТ
Мы поселились в большом зеленом коттедже, который предоставил нам колледж. Когда начались занятия, Роберт стал еще реже бывать дома, а писал теперь на нашем новом чердаке и по ночам. Мне не нравилось туда подниматься из-за запаха, и я держалась подальше. Я проходила ту стадию, когда день и ночь беспокоишься о ребенке. Возможно, потому, что я начала чувствовать, как он ворочается и лягается во мне, «ощущала новую жизнь», — как сказала мне наблюдающая сестра. Стоило ему притихнуть, я уже не сомневалась, что он болен, а скорее мертв. Я больше не покупала бананов в бакалее, куда выбиралась на нашей новой, очень старой
От всего этого я была вне себя. Я уже потеряла надежду, что из меня получится хорошая мать, а не скучная, раздражительная истеричка, горстями глотающая валиум. Я почти жалела, что нам удалось зачатие: из самых благородных соображений тревожась за несчастного крошку, которому придется обходиться тем, что смогу дать ему я и жалкая судьба сына художника. А что, если оттого что Роберт все время дышит химическим испарениями, его сперма мутировала? Как же я раньше не подумала! Я забиралась в постель с книгой и плакала. Мне нужен был Роберт, и когда нам случалось ужинать вместе, я рассказывала ему о своих предчувствиях, а он обнимал и целовал меня, и твердил, что нет никаких причин волноваться, но после ужина ему нужно на совещание, потому что кафедра решает, нанимать ли нового специалиста по горным видам спорта. Мне постоянно его не хватало, и тем неприятнее было видеть, что его это не слишком заботит.
И в самом деле, Роберт в свободное от занятий время все больше времени проводил на чердаке. Может быть, поэтому я долго не замечала, что у него нарушился сон. Однажды утром он не вышел к завтраку. Я знала, что он писал всю ночь, как нередко случалось, и лег в постель с рассветом. Для меня было уже привычно в таких случаях находить его половину кровати пустой, потому что он вскоре после нашего переезда затащил на чердак старый диван. В тот день он объявился только к полудню, волосы на голове справа стояли дыбом. Мы вместе перекусили, и он ушел на дневные занятия.
Думаю, тот день мне запомнился в основном потому, что позвонили с кафедры. Они интересовались здоровьем Роберта, студенты сообщили, что он два раза подряд пропустил утренние классы. Я попыталась вспомнить, как он проводил последние дни, но не смогла. У меня самой в голове все путалось от слабости, живот уже так вырос, что я с трудом наклонялась, чтобы застелить постель. Я сказала, что спрошу его, когда он придет, но что, по-моему, дома его не было.
На самом деле я много спала и поздно просыпалась, а потому полагала, что он уходит, не разбудив меня, но теперь засомневалась. Я прошла к подножию короткой лестницы, которая вела к нему на чердак, и открыла дверь. Лестница выглядела неприступной для меня, как Эверест, однако я подобрала платье и принялась потихоньку взбираться наверх. Мне пришло в голову, что от этого могут начаться схватки. Но если и так, то что ж? Я уже доносила до безопасного срока, и акушерка на прошлой неделе бодро сообщила мне, что я могу рожать, «когда вздумается». Я разрывалась между желанием увидеть лицо нашего сына или дочери и надеждой оттянуть неизбежный миг, когда наш малыш взглянет мне в глаза и поймет, что я сама не знаю, что натворила.
От двери наверху мне был виден сразу весь чердак. С потолка свисали две лампочки, обе включенные. Сквозь застекленную крышу сочился бледный полдень. Роберт спал на диване, свесив одну руку к полу, вывернув другую ладонью вверх, — грациозная, барочная поза. Лицо он спрятал в подушке. Я взглянула на часы — было 11:35. Ну что ж, вероятно, он работал до рассвета. Его мольберт был развернут в противоположную от меня сторону, но в воздухе еще стоял сильный запах краски. Меня замутило, словно вернулись мучительные первые месяцы беременности, и я стала спускаться обратно по лестнице. Я оставила ему записку, чтобы он перезвонил на кафедру, что-то поела и пошла на прогулку с подругой Бриджит. Она тоже была беременна, вторым ребенком, хотя еще не с таким большим брюхом, как у меня, и мы обещали друг другу проходить пешком не меньше трех миль в день.
Когда я вернулась домой, на столике увидела остатки завтрака Роберта, а записка исчезла. Он позвонил мне, сказал, что ему придется задержаться для встречи со студентами и что он пообедает в колледже. Я спустилась в столовую. Он никогда не обедал там со мной. На следующую ночь и ночь спустя я слышала сквозь сон, как скрипит чердачная лестница. Иногда, переворачиваясь на другой бок, я обнаруживала его рядом с собой. Иногда просыпалась поздно, и его уже не было. Я ждала ребенка и его, хотя за ребенка тревожилась сильнее. Наконец я стала бояться, что начнутся роды, а я не смогу найти Роберта. Я молилась, чтобы он в это время оказался на чердаке, рисовал или спал, и тогда я могла бы подойти к лестнице и позвать его снизу. Однажды днем, когда я вернулась с прогулки, чувствуя себя так, словно прошла двадцать миль, мне опять позвонили с факультета. «Извините, что беспокоим, но не видели ли вы Роберта?» Я обещала найти его. Стала подсчитывать, и мне показалось, что он не спал уже несколько дней, во всяком случае в нашей постели, и дома почти не бывал.