Похищение столицы
Шрифт:
— Дэвушка уже взяла дэньги. Она наша.
Артур приблизился к грузину, залопотал на суданском. Парень перевел:
— Он возвращает вам ваш залог и дает ей много денег — сто тысяч долларов!
Грузин вытянул шею.
— Сто тысяч?
— Да, сто тысяч.
Грузин в растерянности переглянулся с молодым товарищем. Тот тоже был растерян. И тогда грузин с гнутым носом подступился к уху переводчика, зашипел:
— Передайте этой обезьяне, что здесь без моего ведома ничего нэ делается. Г оворить можно только со мной.
Парень перевел. А грузин, подтянув парня за руку, вновь зашипел:
—
Парень перевел, и Артур на это сказал:
— Я никуда не пойду. Пусть официальное лицо придет сюда и мы оформим контракт. Если же он не придет, я заберу девушку к себе в посольство, и мы там все оформим.
Катя вступила в разговор:
— Я тоже никуда не пойду. Хочу в Судан... с этим господином,— кивнула на лысого и бородатого. И даже сделала шаг в его сторону. Грузин всплеснул руками:
— Ай, нэ хорошо менять решения. Уже взял дэньги, а теперь назад. Ну, хорошо. Я дам тэбэ много дэнег. Пайдем в кабинет к дэрэктору рэсторана!
— Никуда я не пойду. Я вас боюсь. Я поеду вот с ним — в Судан.
И сделала еще один шаг к Артуру. Это уж и совсем взбесило грузина, он стал махать рукой и через маленький забор перепрыгнули еще три кавказца, стали страшно вращать глазами, окружили Артура, участников торга. Грузин все шипел в ухо переводчика:
— Слушай, парень! Скажи ты лысому черту: пусть он отсчитает свои баксы нам; иначе будэм рэзать,— и так, что он не найдет дорогу в свой Судан. А, кстати, этот Судан далеко от нас? Он дальше Турции или нэт? За сто тысяч мы эту дэвушку не отдадим. Пусть дает миллион — дэвятьсот тысяч нам, а сто тысяч ей. И тогда мы дадим контракт. И десять тысяч отстегнем тэбе. Если не даст, мы будем рэзать и давать в машину гранату.
Пока он произносил свой страшный монолог, через заборчик перепрыгнул седой и толстый кавказец,— перед ним расступились, и он некоторое время пристально разглядывал Катерину. Все кавказцы замолчали и почтительно ждали распоряжений. Толстый спросил Катю:
— Сколько тэбэ лэт?
— Двадцать один.
— Ты была здэсь раньше?
— Нет, не была.
Грузин снова оглядел ее с ног до головы и уже тише проговорил:
— Мужчин знаешь?
— Как это?
— Ну так... мужиков? Что — нэ понимаешь?
Екатерина потупилась и будто бы покраснела. Сказала тихо:
— Не знаю. Никого я не знала.
— Скажи, девка — ты верно говоришь? Мне важно знать.
— Не вру я.
Толстый обратился к носатому:
— В чем дело?
— А вот! — ткнул рукой в Артура.— Какой-то суданец, видно, богатей — дает ей сто тысяч. И она хочет ехать с ним.
Толстый — к Екатерине:
— Милая! Ты уже получила дэньги, продалась — назад ходу нэт. Мы этого нэ любим.
— Я не из тех, которые продаются. А деньги ваши — вот они. Возьмите.
Толстый схватил ее руку с пачкой денег, заговорил:
— Нэт уж, хорошая. Дэньги твои. И вот еще от меня пять тысяч. Бери. Но только будэшь делать то, что мы прикажем.
Екатерина взяла и эти деньги. И долго их считала — и так, чтобы все видели. «Суданец» нервничал, порывался заговорить с переводчиком. И что-то сказал ему, а тот громко перевел:
— Г осподин дает триста тысяч!
Тогда толстый залопотал по-своему: быстро, испуганно. А уже в следующую минуту три грузина схватили Артура, а три других — Екатерину. Потащили к заборчику, возле которого стоял их «Мерседес». Но как раз в этот момент, словно из-под земли, вылетела стая дюжих парней в штатском, похватала кавказцев, повалила их на землю, надела наручники. Обыскали и как дрова побросали в кузов японского пикапа. Екатерину и Артура проводили в их машину и разъехались. Вся операция заняла минут пять. Артур, сидя в углу салона у затененного окна, видел, как у входа в театр имени Пушкина стояла стайка нарядно одетых людей и ошалело смотрела на то место, где только что была так блестяще разыграна сцена из нашей новой жизни.
Но самые необыкновенные вещи для Артура стали происходить после этой первой и, кажется, успешной боевой операции. По лицу Катерины,— так он мысленно ее называл,— и по всему ее поведению понимал, что она довольна и его ждут какие-то ее откровенные с ним объяснения. И эти объяснения произошли в тот же вечер, когда они вернулись с задания, переоделись, и заказали ужин в кабинет майора. Сидели за круглым столиком, кидали друг на друга возбужденные взоры, улыбались. Большие и круглые серо-зеленые глаза Катерины были влажны от переполнявшего ее удовлетворения и даже как будто бы счастья, от всего только что пережитого. Он также кидал на нее счастливые взгляды и едва сдерживал ликование. Так, наверное, чувствует себя артист, блестяще сыгравший роль или исполнивший номер и сорвавший бурю аплодисментов.
— А вы молодец,— заговорила Катя,— вы прирожденный актер, вам бы в кино роли играть. Я на вас смотрела,— как вы лопотали на своем суданском,— и чуть было не расхохоталась. Этих бедных грузин вы так дурачили...
— Вы тоже...
— Я?.. Что я! Мое дело несложное, сверкай коленками, да считай деньги, чтобы те, кто нас снимал, представили бы начальству хорошие доказательства их преступной торговли.
— Но, во-первых, такие коленки надо иметь...
Майор покраснела и склонила над тарелкой голову, но еще пуще покраснел Артур, тут же пожалевший о таком глупом комплименте. Майор его выручила:
— Я вынуждена демонстрировать себя... почти как натурщица перед художником. Однако, что же делать? Служба такая.
Неожиданно перешла на шепот — едва слышный:
— Больше ни слова. Мы с вами должны уметь молчать.
После ужина майор сказала:
— Завтра я даю вам выходной. Но об одном прошу: молчать как рыба. Самое большее, что можете сказать близким людям — работаете в милиции. А сейчас я вас могу подвезти до метро. Пойдемте.
И они хотели выйти, но зазвонил телефон: майора вызывали к начальнику.
Автандил ходил по кабинету и на манер Сталина курил трубку. Она все время тухла, и он ее раскуривал. Очевидно, и это было воспринято от великого вождя.
Екатерина громко по всей форме доложила и оставалась стоять в положении смирно.
Полковник заговорил:
— Я уже смотрел пленку, мне понравился ваш цирк. Лысый артист хорошо играл роль.
Полковник замолчал. Молчала и майор. Ей нечего было добавить к тому, что увидел на
экране ее начальник. А кроме того, Автандил любил паузы. Это добавляло к его словам величия.