Похищение столицы
Шрифт:
Катюша, как маленькая почемучка, задавала много вопросов Трофимычу. Она впервые находилась рядом с настоящим писателем и хотела бы прояснить для себя загадочные явления нашей нынешней жизни. За время работы в милиции ей многое открылось, но она еще не могла понять, как это старшее поколение, и особенно коммунисты, которых в нашей стране было так много, отдали власть жуликам и до сего времени ничего не предпринимают для того, чтобы отнять ее. На этот вопрос Трофимыч ответил просто:
— Жулики и раньше были в Кремле; они просочились туда постепенно, как грунтовая вода в подвальные щели, но только рядились они коммунистами и рядовые члены партии ничего худого не подозревали. Но в один прекрасный
— Ну, хорошо, а почему у власти верховной оказались одни евреи?
— И опять скажу вам просто: они и раньше, еще со времен Ленина, захватили в России все командные высоты. А чтоб народ их скоро не разглядел, фамилии свои меняли, а уж потом и таких находили, которые не очень на них лицом похожи были: вот как Ельцин, Громыко, Селезнев, Строев, Касьянов... На вид он и русский будто бы, а копни его изнутри — иудей вывернется. А еще женатые на еврейках в ход идут, полукровки... Таких во времена Хрущева и Брежнева в ЦК да в правительство затащили. Мы их звали «черненькие русские». Этот народец особенно скверный. На нем печать Иуды, Христа предавшего, разглядеть можно. Но увидит такую печать только очень уж умный человек или в их дьявольскую внутреннюю механику посвященный. А таких-то людей мало у нас, да и то, если он где случится, его иудеи быстро усмирить сумеют: одному медальку лауреата на грудь прицепят, другому должность дадут, а третьему деньги сунут. Он, этот посвященный, и прикусит язык. Недаром же русские люди свою интеллигенцию сволочной называют. Во всякое трудное время предает она свой народ. Вот и в наши дни: кого я ни возьму из своих товарищей — то сидит в своем углу, поджав хвост, и помалкивает, а то в услужение к демократам пошел. Оттого я и друзей своих растерял, один остался, а если кто и зайдет ко мне — говорить нам не о чем.
— А мы вам — разве не друзья? — воскликнула Катя.— Я недавно ваш роман «Бешеные деньги» прочитала. И подумала: «Вот человек какой у нас есть — никого не боится. И захотелось мне увидеть вас хоть бы издалека. А тут вот и случай представился. Я теперь все ваши книги прочитаю. А если позволите, то и повторю тираж на свои деньги. У меня есть деньги, я охотно вложу их в издание ваших книг».
— Спасибо, Катенька! Надеюсь, вы разрешите мне вас так называть?
— Конечно, конечно!
— Я и не думал, что для моих книг такой благодетель при жизни моей отыщется. Ничего бы я так не хотел, как большого тиража для своих книг. Пусть читают люди и думают, как им жить дальше и что делать, чтобы русский народ не пропал, как в свое время незаметно для себя сошли со сцены этруски или под натиском табака и водки ослабли и уступили свою прекрасную землю пришельцам со всего света американские индейцы.
— А вот в это как-то не верится, — заговорила Катя. — Я и мысли такой не допускаю, чтобы народ наш мог погибнуть. А Пушкин как же, а Толстой, Чайковский, Репин — они-то всегда будут нужны человечеству. Недавно в центре Рима поставили памятник Пушкину. Русскому!.. И вечно он будет стоять на римской земле.
— Да, русский, и время не властно над нами. Никто не сможет отнять и имя у нашей земли — Россия. Да и верю, что русские совсем-то не исчезнут. И Пушкин, и Г оголь, и Толстой думали о судьбах своего народа. Гоголь сказал: если останется хоть один русский хутор, то и тогда русский народ возродится. Но злые силы не дремлют. Есть в мире люди, и даже целые племена, которые самой природой запрограммированы на разрушение народов, среди которых они живут. Они как вирус спида ослабляют организм и лишают
Вы посмотрите, как бежит наша молодежь на приехавшего из Америки рок-музыканта. А он, между прочим, больше похож на черта. И такие извергает звуки, что кажется и не человек это, а раненый зверь по сцене мечется. А люди бегут, и отдают последние деньги, и неистово кричат, хлопают...
— Не вся молодежь пойдет на такого артиста,— в раздумье возразила Катерина.— У меня на фабрике двести пятьдесят девочек трудятся и двести парней. И ни один из них не пойдет слушать американца.
— А всего сколько у вас рабочих?
— Это и все мои рабочие. А почему девочки и парни? — так это объясняется просто. Девчат я набираю из тех, кого мы высвобождаем из лап торговцев живым товаром, а ребят — из выпускников текстильного института, где я училась. Да вот и фабрика наша показалась. Вы сейчас и сами все увидите.
На невысоком холме в окружении многочисленных домов, больше похожих на дворцы и замки, показался четырехэтажный корпус фабричного типа.
— К сожалению,— сказала Катя, показывая на дворцы,— они принадлежат не нам; их тут понастроили «новые русские», а если сказать точнее: старые нерусские. А вот там — видите — два больших семиэтажных дома и рядом с ними особняки — то наши, фабричные. Все это мы построили за один год.
— Видно, ваша продукция имеет спрос?
— Платья мы, конечно, продаем, но доход от них не так велик, чтобы так много строить. Деньги я получила за патенты; восемь стран купили у меня чертежи и расчеты моего изобретения.
Наклонилась к Трофимычу, тихо проговорила:
— Платья-то они по моему методу шьют, да швы у них скоро расползаются. Они тогда приезжают к нам и смотрят, как мы наладили производство. И я им передаю свой опыт, но главные секреты оставляю у себя. Пусть сами совершенствуют свое производство, а им, самим, никогда не раскрыть все тайны. Пусть они останутся у нас, в России.
— Но это, извините...
— Нечестно, вы хотите сказать! Нет, честно. Я им продала патент в первоначальном виде, а уж остальное мы додумали потом. Пусть и они поломают голову.
Главный фабричный корпус они проехали, и в тылу большого здания на зеленой поляне расположились другие постройки, поменьше. Катя объясняла:
— Вот это — конструкторское бюро, а то — цех раскройки, а это — клуб и столовая. Здесь девочки и ребята поют, танцуют,— словом, это наши посиделки. А вон там, за фабричным забором — три общежития: два женских и одно мужское. Живут там не больше года, а потом получают квартиры.
— Но ведь это дорого! — воскликнул Трофимыч.
— Да, дорого. И нам все труднее обеспечивать людей жильем, но мы находим средства. Заключаем договоры на десять лет: двадцать процентов высчитываем из зарплаты. А зарплата у нас хорошая: пять-шесть, а то и семь тысяч рублей в месяц. Одна девочка перешла к нам из центра хирургии глаза Святослава Федорова; на что уж там хорошие условия, а у нас все-таки лучше. Ну, вот — расхвасталась. И не думаю, как буду выглядеть на страницах вашего романа, если вы решитесь написать о нас.
Вошли в первый пошивочный цех на нижнем этаже: длиною он метров в пятьдесят, у стен конвейеры, а посредине широкий проход. Работницы все одного возраста — от шестнадцати до двадцати лет, кое-где у машин стоят парни, они ходят по линии, следят за работой механизмов. Видимо, наладчики.
Катя ничего не объясняла; прошли первый этаж, поднялись на второй. И здесь такая же картина. На третьем этаже подошли к машине. Катя, показывая на светящиеся трубки, сказала:
— Вот здесь заключен главный секрет моего изобретения: шов производится лазерным лучом. И поскольку на готовом платье шва не видно, наше производство называется бесшовным.