Похищенные часы счастья
Шрифт:
Кроме того, как он мог отказаться теперь от данного слова? Гаррон заклеймил бы его презрением, он и сам презирал бы себя за это. Да и Диана, конечно, не захотела бы, чтобы он так поступил.
Картон взглянул на письмо, которое все еще держал в руках. Три слова бросились ему в глаза: «Властелин моего сердца». Они пробудили в нем тысячу воспоминаний, проникнутых сейчас какой-то особенной, горькой усладой.
В глубине души он знал, что обидел Ди, и не мог простить себе этого. Но ведь другого выхода не было!
Гюг потушил свет и подошел к открытому окну. Когда приедет Ди,
И снова чувство полуосознанного стыда охватило его.
Однако не может ведь мужчина посвятить свою жизнь одной только любви! Он разъяснит это Диане, когда они снова будут вместе. Он подумал, что она полюбит маленький домик на Эдуардс-сквер, улыбнулся мысли о том, как она будет радоваться, когда он привезет ее к белым дверям домика. Затем снова нахмурился: мысль о домике заставила его вспомнить вопрос, заданный ему сестрой, и любопытные взгляды шурина...
Их совместная жизнь на вилле не возбуждала ничьего любопытства — там им ничего не угрожало; здесь же, в Лондоне, неминуемы всевозможные объяснения.
— Будь все проклято! — сказал он тихо.
Письмо Ди упало на пол от его резкого гневного движения. Он услышал, как зашелестела бумага.
Гюг распахнул окно. Высоко в синем небе горела одинокая звездочка. Он так часто смотрел на нее, стоя рядом с Дианой, они еще всегда называли ее «нашей звездой». С улицы донесся женский голос. Он посмотрел вниз: при свете уличного фонаря можно было различить жалкое накрашенное лицо, пытавшееся изобразить подобие улыбки. Он не спускал с него глаз, и внезапно женщина сказала с горечью:
— Видно, не дождешься от вас сострадания и помощи, но, может быть, когда-нибудь близкая вам женщина узнает, что такое горе, и это причинит вам боль. Желаю вам этого!
— Послушайте, подождите! — крикнул он хрипло. Быстро повернувшись, он схватил с туалетного столика пачку денег, завернул их в бумагу и бросил женщине.
— А теперь ступайте домой, — сказал он, высовываясь из окна.
— Вам не придется повторять мне это, — ответила женщина. Она уже отошла было, но потом снова обернулась. — Я жалею, что сказала вам грубость, — проговорила она резко. — Но мне сейчас очень плохо. Жизнь — трудная история для покинутой женщины. Покойной ночи.
Гюг отошел от окна.
Все, что было в его натуре лучшего, проснулось в нем. Его мысли устремились к Ди, как пламя жертвенного огня к божеству. Он нежно прижал к губам ее письмо.
Разве она не отдала ему все, не доверилась во всем? Стоит ли задумываться над объяснениями, которые придется давать обществу, ведь мнение его не имеет в глазах их обоих никакого значения.
В новом свете любви Гюг остро ощутил суетность всех этих условностей. Он решил, что напишет Ди, чтобы она, как только покончит со своими делами, немедленно ехала. Он прошел в гостиную и сел писать письмо. Это было длинное письмо, проникнутое любовью и нежностью. Запечатав его и оставив записку Тому с просьбой отправить его завтра утром пораньше спешной почтой, он лег спать.
Гюг лежал в темноте. Начался дождь, и легкий шум падающих капель звучал, словно припев какой-то песни. Гюг старался различить отдельные слова, но сон стал овладевать им. Дождь все усиливался, и почему-то Гюг вспомнил, как однажды Ди вышла в город за покупками и попала под ливень. Он был в это время в теннисном клубе. Когда он вернулся домой, она рассказала ему о своем приключении.
Припев в песне дождя внезапно прозвучал совсем отчетливо, он вплелся в его сон и смешался с воспоминаниями о Ди, с мечтами о маленьком домике, с мыслями о политических успехах. Слова припева громко прозвучали в его ушах: «Жизнь — очень трудная история для покинутой женщины».
ГЛАВА XVII
На пороге новой жизни
Наконец все было уложено, все до последней книги, до последнего листа бумаги.
Ди оглянулась вокруг и, несмотря на свою усталость и унылый вид опустевшей комнаты, радостно улыбнулась. Сегодня ночью она уезжает из Ниццы, а через две ночи и один день увидит Гюга!
Его письмо наполнило ее счастьем; сейчас оно лежало у ее груди, при каждом движении она ощущала его. Ди заранее восторгалась домиком с белой дверью и серебряным молоточком. Она прислонилась головой к сундуку, который старый Пиестро должен сейчас прийти завязать, и вся отдалась грезам о своей будущей жизни с Гюгом.
Все страхи Дианы исчезли; она сознательно прогнала их от себя, хотя, может быть, прогнало их письмо. Ведь не могла быть греховной та любовь, которая доставляет столько счастья любящим!
«И мы никому не приносим этим зла, — доказывала себе Диана. — Ведь жена Гюга не любит его, не желает его».
Она не хотела рассматривать свое чувство с точки зрения мещанской морали, не хотела признавать никаких других законов, кроме законов любви. Легкий вздох сорвался с ее губ; она положила голову на руки и вернулась к своим грезам.
Кто-то постучал в дверь, она не слышала. Стук повторился, затем дверь открылась и в комнату вошел ее отец.
Ди поспешно обернулась.
— Ты!? — воскликнула она изумленно.
— Да, это я, — промолвил Козимо Лестер, пытаясь воспроизвести на своем лице милую улыбку.
Он сел на стул и внимательно посмотрел на Ди.
— А где мой... псевдо-зять? — спросил он.
Ди вся вспыхнула, глаза ее заблестели.
— О, прости меня, — сказал Лестер поспешно. — Я не хотел быть навязчивым, к тому же я приехал, дорогое дитя, скорее для того, чтобы посмотреть на тебя, чем на Картона. Ты, конечно, знаешь о том, что Картон писал мне.
— Так вот откуда ты узнал мой адрес, — промолвила медленно Ди. — Я сразу не поняла...
— Мы обычно удивляемся вещам, пока голая истина не сделает всего чрезвычайно простым, — проворно подхватил Лестер. В глубине души он очень обрадовался, что Гюг не рассказал Ди об их переписке.
— О, да, Картон написал мне очень милое письмо, — сказал он небрежно.
— Сколько денег ты взял у него? — спросила Ди. Глаза Лестера злобно блеснули.
— На расстоянии нескольких тысяч миль немного трудно тронуть сердце даже самых близких и дорогих, — заметил он.